Новый Рязанский тракт ведет нас через глухие Мещерские леса, воспетые Пришвиным и Паустовским, в самую цитадель высокого русского герметизма — в Гусь-Железный и прилегающий к нему Погост.
Нынешнее сельцо Погост много древнее Гуся-Железного. Еще во времена достопамятного Касимовского царства, о каковом также мы не преминем в нашем изложении сообщить, здесь был заведен торг, о чем касимовский царевич Сеид-Бурхан московскому царю Михаилу челом бил: «на Гуском погосте от Касимова в десяти верстах завели тутошние уездные люди Касимовскаго и Володимерскаго уездов торг самовольно и торгуют по воскресеньям беспошлинно». Таковая торговля «в обход» не только не вспомоществовала обогащению и без того не слишком полной об то время казны касимовского царства, но и способствовала развращению нравов местных татар, приучавшихся исподволь к воспрещенному Кораном пианству. Местные татары, впрочем, оправдывали привитый им порок более чем казуистически: «Магомет не велел нам пить только виноградные вина, а про вашу водку ничего не сказал».
Таким образом, «Гуский погост» — древний центр на реке Гусь, притоке Оки. В 1750-е гг. здесь появились Баташовы, «возникшие», по завистливому выражению одного историка, чье имя не достойно упоминания, пусть и мимолетного, «из ничтожества». Фамилия Баташов, — если верить исторической лингвистике, хотя верить ей, даже исходя из ее собственных имплицитных установок, не стоит, — вероятно, происходит от «болтать ногами» или офенского «ботать» — стало быть, «говорить». Если последнее прочтение хотя бы достойно какого-то рассмотрения в том смысле, что дело стоит о знании тайного языка, то первое представляется по крайней мере смехотворным и уж по большому счету вряд ли добавит что-либо «логосной истории» загадочного рода. Куда убедительней представляется недвусмысленная замена, предпринятая достойным живописателем если и не русской традиции, то уж по крайней мере нашего быта П.И. Мельниковым-Печерским, упоминающим во втором своем романе «На горах» заводчиков Поташовых. Дабы развеять всякие сомнения по поводу соотнесенности последних именно с Баташовыми, со всей настойчивостью отметим, что наследие вышеозначенного свидетеля старообрядческой культуры включает помимо прочего премного знаменательный очерк «Семейство Баташовых», из какового при рассмотрении вкупе с вышеуказанным романом следует полное совпадение тех и других. Итак, не желая дальше мучать своего внимательного читателя фигурами элоквенции, самым требовательным образом автор этих строк будет настаивать на более чем вероятном происхождении фамильного прозвища Баташовых от «поташ». Хорошо известно применение этого вещества — карбоната калия — в промышленности. Поташ использовался также спагириками. Однако великие мастера Царского Искусства, иными словами, алхимики, указывают на непреложную символическую значимость этого вещества. В частности, великий адепт XX в., скрывавшийся за псевдонимом Фулканелли, завуалированно представлял поташ в виде «второй ртути» (Фулканелли. Философские обители. — М.: Энигма, 2004. С. 227).
Ртуть часто обозначалась в герметике через фигуру гуся. Именно этот образ могли наблюдать наши предки по приезде в замок Баташовых. Нет, мы не оговорились, именно средневековый замок напоминала баташовская усадьба на реке Гусь, окруженная высокой крепостной стеной, где на шпиле сторожевой башни красовался железный отпрыск матери гусыни.
Село, где обосновался завод Андрея Родионовича Баташова, прежде именовался Веркуц (или Веркут, а по одной из версий даже Веркутец). Некоторые краеведы выводили его название из «медвежий угол». По большому счету, если не уходить далеко от индо-европейских языков, то «бер» и «кут» предполагают именно таковое прочтение. Но мы вовсе не настаиваем на нем, поскольку оно не является частью «доказательной базы» нашей теории. Именование «гусь», по мнению исторической лингвистики, вовсе не предполагает славянского корня. «Куси» — по-финно-угорски — это ель, произраставшая здесь искони. Недаром Андрей Родионович Баташов, поднявший редкие в тех местах и об то время теплицы, посылая в Санкт-Петербург ананас Потемкину, писал, что сии фрукты водятся там, где «дров в изобилии». При этом показательно, что гусиная лапка издревле обозначала дно, смерть, умирание. Семантика руны «тиу» хорошо знакома и нашим лингвистам и нашим «эзотерикам». Небезынтересным также здесь представляется то обстоятельство, согласно которому растение Alchemilla vulgaris, известное так называемому естествознанию, именуется по-русски гусиной лапкой или, что еще более характерно, росянкой. Напомним, что «роса» — одно из названий первоматерии. Поэтому иногда алхимиков называли «сборщиками росы», а трактат «Mutus Liber» в «немых» иероглифах прямо предписывает предпринять подобного рода действия, каковые, ничтоже сумняшеся, и принялся совершать спагирик нашего времени Арман Барбо, написавший впоследствии книгу с характерным названием «Золото тысячного утра».
За услуги, оказанные правительству, братья Баташовы — Андрей Родионович и Иван Родионович — получили в беспрепятственное пользование на благо самодержавию российскому обширные владения. Баташовский Гусевской завод впоследствии оказался родовым гнездом Баташовых, ведущих свой род от Андрея Родионовича, первоначально поселившегося в более восточной Выксе, деля кров со своим братом, а позже разъехавшегося с ним по причине, с позволения сказать, несовместности характеров. До сих пор выксунские заводчане и домовладельцы благословляют братьев, тогда как жители Гуся-Железного проклинают имя Баташова. Не так давно рядом с фамильным особняком Баташовых в Выксе был воздвигнут памятник с «родовым», — «восстановленным», конечно, как часто бывало, даже вменяя подлость времен голштинского владычества, гербом — единорогом, что отнюдь неслучайно, если следовать строю нашей мысли, не столько навязчивому, сколько напоминающему и отрезвляющему от «проказы повседневности» и стереотипов «школярской истории».
Если всё же верить историкам, хотя ни что в наше время не представляется столь зыбким и унылым, сколь история, братья Баташовы (для юмора сказать, упоминаемые даже Милорадом Павичем в «Пейзаже, нарисованном чаем», где этот эквилибрист постмодерна говорит о интересующих нас персонах как о владеющих секретом изготовления «дорожных самоваров», а также знатоках некоего таинственного «самоварного языка») происходят из Тулы, где их дед, Иван Тимофеевич Баташов служил приказчиком у Никиты Ануфьева, родоначальника не менее знаменитых Демидовых, блистательного семейства, мифологические параллели с которыми при взгляде на обстоятельства «царствования» Баташовых напрашиваются сами собой.
Род Баташовых неизвестен до глубин своих, но позднейшие обстоятельства, соделавшие фамильное прозвание рода едва ли не нарицательным, говорят сами за себя. Угнездившись на Гусе, Андрей Родионович завел «зверства». Подчинив себе рыскающих в округе разбойников, он составил себе регулярное войско, осененное перстовоздыманием царственных особ, но, тем не менее, по естеству своему наносившее визиты отныне даже не столько мимоезжим купцам, сколько помещикам, жившим наокрест. Владение «Андрея Родивоныча» подразумевало тотальную власть. Например, один помещик отъехав из своих земель, по приезде не обнаружил ни людишек своих, ни поместья: баташовская злыдота полностью снесла все постройки, собрала тамошний люд на распашку, а затем угнала на баташовский завод. И это было не одинажды! Возмущавшиеся землевладельцы ехали, конечно, к Баташову. Тот приветливо звал их осмотреть свои строения, затем приглашал прогуляться по заводу, где самой привлекательной достопримечательностью, конечно, были домны. Мимо них не проходил ни один из навязчивых гостей Баташова. И те, чаще всего, оказывались их последним приютом.
С провинившимися людишками Баташов разделывался помягче. Так называемый Страшный Сад, или Сад Ужасов, до сих пор помнит звуки рассекающего кожу бича и крики вздымаемых на дыбу. По преданию, сад этот от того невысок, что под ним подземелья, где «окаянец» заставлял «переделывать» монету. Многие краеведческие «страшилки» пестрят сообщениями о том, что Андрей Родионович печатал в подземельях «золотую монету». Но, несмотря на то, что золотых монет по определению не могло быть в то время, — ну не печатали в то время золотую монету, — мы всё же считаем это сообщение весьма достойным пристальнейшего рассмотрения. Речь, на наш взгляд, идет исключительно о трансмутации, а если точнее, даже не самой трансмутации, а хризопеи.
Рабочие Баташова работали двусменно. Одна смена выходила, другая заходила. Категорически было запрещенно распространяться относительно работ в баташовском имении. Разболтавшиеся, а также их конфиденты оказывались утопленными в реке (точнее, том гигантском водохранилище-море, в которое Баташов превратил мелководную прежде реку Гусь).
При всем своем желании рудознатец Баташов не мог оказаться вне орбиты масонских влияний того времени. Он постоянно ездил в Петербург, где был коротко знаком с Иваном Перфильевичем Елагиным, обер-гофмейстером Екатерины и великим магистром провинциальной ложи по совместительству, да простит нас читатель за пошлость слога. Неизвестно, до какой степени был посвящен Андрей Родионович Баташов в масонство и участвовал ли он в шведской «стрикт обсерванс». Есть опасения, что этого мы не узнаем никогда, хотя после смерти Андрея Родионовича в его доме обнаружили потайную комнату с масонской атрибутикой: фартуком, циркулем, наугольником и т.д. Это самое «и так далее», откровенно говоря, волнует нас до сих пор, учитывая, что вход в баташовские подземелья так и не раскрыт. Но он есть. Множество экспедиций, искавших «золото» Баташова или хотя бы медь, если учитывать «исторические реалии», остались ни с чем. Существует даже мнение, согласно которому одна из экспедиций за баташовскими тайнами, может быть, еще в позапрошлом веке обрушила все входы в вертеп тайны. Во всяком случае, мы знали нахождение этих входов. Нам с помощью наших спутников даже удалось снять некоторые фрагменты замурованных ходов, куда упираются ведущие из так называемой Страшной Башни лазы.
Баташов, якобы, заводил сюда комиссии, расследовавшие его преступления, после чего с помощью потайной педали отправлял их в преисподнюю, где, по одной версии, они попадали на прокорм баташовскому зверинцу, а по другой, просто тихо умирали в темноте. Впрочем, существует краеведческая версия, согласно которой только потомок Баташова, внучатая сноха его, прозванная в народе Баташихой, завела здесь упомянутый зверинец. По преданию, она водила на поводке медведя, рвавшего всех ей неугодных. Она же, якобы, во всем безумствии своем, плеща коней плеткою, врывалась на тройке своей из подземного хода, сделанного, по преданию, Андреем Родионовичем в город Касимов, оскверняя окрестность многими хулами.
Мы приезжали несколько лет назад на могилу Баташова, обнаружив там усеченную пирамиду с несколькими ступенями и колонной наверху. Разумеется, есть соблазн сказать, что раз уж ступеней было несколько, то их, скорее всего, было три, а значит покойный был «мастером». Но масонская система сложна, достаточно заглянуть для этого хотя бы в краткий справочник Папюса, столь ненавистного традиционалистам. Д-р Папюс, или Жерар Анаклет Винсент Анкосс, однако, весьма разбирался в том, что было его сердцу близко. Ознакомившись с представлениями пусть и маргинального, но всё же влиятельного масонского «владыки», а между прочим, и первого «посвятителя» нашего любимого Рене Генона, мы понимаем, что масонская система не столь достойна юмора и сожалений, сколь ее обнаружение в закатившемся оке представителя общества «Воспоминание». Увы и ах! к нашему прискорбному сожалению, академические невежды и скоты от культуры предпочли переустроить баташовское захоронение, нисколько не посчитавшись ни с подлинной культурой, ни с подлинными носителями понимания того, что собственно значит захоронение. Камни переложили таким образом, что их изначальное положение определить не представляется возможным.
Великую гробницу осквернили. Опорочили негодяи, называющие себя историками. Больше мы никогда не сможем узнать, сколько ступеней вело к той колонне, что ныне, разве что по недомыслию новых варваров, стоит пред могилой Баташова. Конечно же, пирамида над могилой одной из его жен сохранилась. Баташов, как подлинный гибеллин был женат трижды. Пусть были прокляты и поруганы Церковью его браки еще при его жизни, но осмеяние посмертное ни для кого даром не пройдет.
Тем более, что Баташов был вдохновителем и финансовым поощрителем сооружения целого ряда церковных сооружений. Готический собор, который до сих пор ассоциируется с именем Баташова, украшает созданный им топос. Было много споров о том, кто автор этого Троицкого собора. Называли и Баженова, и Казакова, и местного автора И.С. Гагина. Мы-то как раз склоняемся к последнему варианту, учитывая то, что Иван Гагин, гениальный автор застройки Касимова, «интересовался химией», по многочисленным замечаниям краеведов. О химии ли шла речь, справедливо спросим мы? Сомневаемся. Скорее о той мракобесной стороне знатья материалов, которую даже наши не столь далекие предки предпочитали относить к области «местных обычаев». Это, разумеется, были «местные обычаи» обработки металлов, «местные обычаи» постройки церквей, «местные обычаи» замеса глины. Ведь даже глина — вспомним здесь мастера Пикольпасси — представляет собой отнюдь не простой «раствор».
Троицкая церковь Гуся-Железного, заказ Андрея Родионовича Баташова, исполненный лишь после его смерти, в полной мере отражает ту державную мощь России, которая не могла быть выражена другим языком. Да — мы готы. Да — мы геты. Считается, что Иордан ложно путает тех и других. Мы не будем спорить с языками истории, поскольку с точки зрения нордической деконструкции «гет» и «гот» происходят от общего корня. Даже иные из исторических лингвистов, абсолютно запутавшихся в своей методологии, производят оба имени от индо-иранского «кшатрийя». Чего нам уже достаточно. И что нам с того, что Андрей Родионович, сообразуясь с духом и «романтикой» своего времени велел строить собор в готических канонах, впрочем, «учитывая классицизм и другие влияния времени»? Это же анекдот!
«Романтические влияния», возымевшие свое место применительно ко вкусам Баташова — такая же шутка. Зная жесткий характер Баташова мы навряд ли сможем положить, что он вдохновлялся какого-либо рода «эстетикой». Ему была чужда именно «эстетика». Он хотел донести, если угодно, «брутальность», «зверство». Таков и его, — по праву его — собор, даже если он был сочинен под баташевским руководством Гагиным, его сподвижником, знатоком химических арканов.
Никаких сакральных знаков, согласно повелению Баташова, на здании Троицкого собора оставлено не было. Но это не значит, что он должен был идти в разрез со своим фамильным именем и не «ботать». Баташов еще при жизни распорядился обустроить Погост, близлежащее село. От тех времен достался нам неописуемой красоты ансамбль церквей.
Это и есть тот самый прежний «Гуский погост». Много раз перестраивали его. Ни одна его часть, если уж по сердцу сказать, не находится в гармонии с другими. Однако нашему вниманию представляется наиболее любопытной колокольня доминанта всего архитектурного ансамбля. Познакомившись с отпрыском поповствующего здесь рода, к нашему вящему удивлению знакомому с основами эзотеризма, мы впали в состояние какой-то отреченности. Дионисий, так звали молодого человека, предложил нам залезть на колокольню. Там, опьяненные высотой, мы узнали, что Дионисий в прежние годы часто бегал сюда звонить, легко вскарабкиваясь на самый верх и также кубарем скатываясь по лестнице, несмотря на зияющие повсюду провалы, пугающие своим светом не менее, чем чернотой. Что ж, как говорил А.С. Пушкин (стоит ли вспоминать его на высотах нашего сердца?), «привычка свыше нам дана». Однако нам было неуютно на продуваемом всеми ветрами верхнем ярусе колокольни. Хотя мы, имея навык в деле колокольном не преминули там, с благословения, конечно же, ПОЗВОНИТЬ. Колокола оказались настроенными во фригийском ладе, что вызвало у нас крайнее замешательство, поскольку последний полностью соотносим со скрытым значением скульптурных фигур колокольни. Неслучайно по фригийскому колпаку адепты издревле узнавали друг друга. Мы спешили, поэтому забыли поинтересоваться, с каких времен висят эти колокола.
Незадолго до описываемых событий мы приобрели зеркальный цифровой фотоаппарат с очень большим оптическим увеличением. И первое, что мы смогли увидеть на этой колокольне, было изумительным, потрясшим нашу душу видением: старец, чью голову отсекло то ли время, то ли воля людская, стоял у печи, закладывая что-то в ее трубу. На трубе были надписи, на печи тоже.
Когда мы увеличили изображение, то прочли на печи: «Святаго кивота / завета господня». Впрочем, «кивота» было написано крайне двусмысленно. Рядом с буквой «К» влево были прочеркнуты — почти эфемерно — полосы, позволяющие читать это надписание как «живота». Вероятно, возможность обоих прочтений предполагалась изначально. При всем нашем желании видеть «алхимическую печь», мы поднялись наверх, что было невозможно вовсе в наши прежние приезды в Погост, и рассмотрели эту «печуру», а также крепления, что держат ее.
Оказалось, что «печка», возможно, выглядела как неуклюже сделанный «кивот», где были воодружены две скрижали: на первой — заповеди, с первой по пятую; на второй — с шестой по десятую. Но справедливо здесь перед нами начинает маячить вопрос: всегда ли эти «скрижали» находились на месте, или скрижаль, где были заповеди с первой по пятую обломилась? Или с самого начала мастер (а мы теперь уже знаем, кто он — Андрей Родионович Баташов, распоряжавшийся сооружением), стремился создать иллюзию того, что это «по-сельски уродливое воплощение» на самом деле глаголет: «кивота завета господня»? Конечно, кропотливый историк, измеряющий свою зарплату жопостулчасами, что-нибудь нам расскажет относительно того, каковой эта «пышная фигура», выражаясь словами Гоголя, была изначально. Он прощупает грунт в пазухах «недостающей скрижали», будет рыскать по округе с геологическим оборудованием. Однако нам более интересен — в отрыве от исторической локализации — сам феномен. Чаще всего наши «академические» недоброжелатели боятся именно таких феноменов, особенно в контексте других феноменов, подобного же рода.
В частности, два персонажа погостинской колокольни возвещают нам принципы обработки первоматерии. Тот, что справа, держит книгу закрытой и боится рот разинуть, о чем говорит вся его фигура. Другой же, слева, — его поднятие ноги в контексте герметизма одназначно возвещает о наступлении следующей стадии, — держит книгу открытой, причем так, что прочитать ее содержание нам не представляется возможным. Держать книгу поперек ее чтению — бессмысленно. И если это полагать ошибкой, то как полагать ошибкой святого, стоящего у печки, варящего эту «книгу»?
Гораздо разумнее задуматься, почему книга избрана в образе некоего аркана, о котором вдумчивый автор предложил нам поразмыслить? Особенно, если мерелла столь причудливой колокольни вопиет нам об этом? Может быть, автор хотел нам сказать не столько о содержании книги, сколько о самой ее субстанции? Это действительно так. Достаточно здесь вспомнить хотя бы то, что пишет Фулканелли про закрытую и открытую книгу. А Михаил Майер восклицает: «книги разорви — Латону убели». Первоматерия часто именуется в герметике книгой (а также пирогом) из-за своей слоистой структуры. Разрывание книги, с герметической точки зрения, и есть ее раскрытие.
Посмотрим на другие фигуры колокольни. Где автор хотел, там он подписал руковоздеяния старцев. Надписи такого рода восходят к Писанию и Преданию, то есть традиционны. Однако вот мы видем старца с чашей.
Он прикладывает свою правую руку к сердцу, как будто указывает на содержимое чаши, находяшейся в левой. Это самая простая чаша. О ней говорили мастера. Ну и мы повторим для ищущих: вот то, что вы искали. Но говорить некому. Впрочем, нет, возмущается дух, значит есть кому.
Спорят, опять-таки, об авторстве этой колокольни. Называют всё те же имена. А мы говорим всё-равно: Гагин, великий спагирик и знаток всего сущего. Гагин и Баташов.
