«Михаил Цовма ещё в начале 1995 года верно обратил внимание на то, что в России и молодые левые радикалы, и молодые правые радикалы обладают сходным менталитетом, как на уровне “элит”, так и на уровне “масс”, что отражается и на внешнем виде, стиле и интеллектуальном уровне их изданий (“Чёрная звезда”, “Бумбараш-2017”, “Лимонка”). Внутреннее родство “Лимонки” и “Бумбараша-2017” осознаёт и А. Цветков. Можно было предсказать и эволюцию группы “Рабочая борьба” и лично Д. Жвания в сторону НБП – достаточно было внимательно прочесть программный текст Д. Жвания “Солдат и революция”, прямо предвосхищающий статью А. Дугина “Политический солдат”», – отмечает внимательный исследователь современного российского политического радикализма Александр Тарасов в работе«Левые в России: от умеренных до экстремистов».
Статью «Солдат и революция» я написал в конце 1995 года. Откровенно говоря, я не имел права писать её с таким солдатским пафосом: я служил в армии, но ни в одной войне не участвовал. Меня извиняет лишь то, что к идеям, изложенным в статье, я пришёл во многом благодаря общению с ребятами – ветеранами войны в Афганистане и Чечне. С «афганскими» ветеранами я много общался, когда попал в госпиталь Закавказского военного округа в Тбилиси. Но пафос текста легко объяснить. И, наверное, можно простить меня за него. Статью «Солдат и революция» я написал тогда, когда все либеральные СМИ ельцинского режима последними словами хулили парней, которых сам этот режим бросил в чеченское пекло. И я посвящаю этот текст им – ветеранам Первой чеченской, а также своим товарищам, которым в тбилисском госпитале помогал восстановиться после ранений.
«Непристойно смотреть на фанатичного воина глазами тупого и ленивого лавочника»
Лев Троцкий
Что познаёт солдат на войне? «Искусство убивать!» – ответит какой-нибудь либеральный обозреватель-бумагомарака. Да, на войне, как на войне – смерть всегда рядом. А что знает о смерти выросший и живущий в мирных условиях обыватель? Он топит свою жизнь в болоте будничных забот. Смерть он представляет в виде абстракции – как некое чёрное пятно на далёком горизонте. Жизнь в его представлении подобна жевательной резинке – «Жевать не переже(и)вать!» Его представления о морали – набор пошлых клише. С их помощью он старается защитить свой мещанский мирок от воздействий извне. «С мещанством стираются личности», – говорил основатель «русского социализма» (народничества) Александр Иванович Герцен. И был прав.
Обыватель боится всего, что не может понять. Он любит всё осязаемое и конкретное. И на вопрос Эриха Фромма: «Иметь или быть?», он ничтоже сумняшеся отвечает: «Иметь!» Экстраполяция «я» на вещь – корневое свойство обывателя. Но бытиё через имение – это иллюзия бытия. На самом деле быть – значит, проживать, как последний – насыщенно и ёмко, выказывая высокие человеческие качества. Выходит, что жизнь – это бытие перед лицом смерти. Ибо смерть подводит итог жизни. «Чтобы однажды ощутить своё бытиё в мире, нужно быть готовым к беспросветному небытию», – заметил Альбер Камю.
Жизнь перед лицом смерти – это война. Смерть здесь – обыденность. Солдат на войне постоянно находится на грани между бытием и ничем. И перед лицом бездны «ничто» он познаёт смысл бытия: каждый миг может оказаться для него последним и как таковой им и проживается. На завтра он ничего не откладывает. Высокие человеческие качества он проявляет здесь и сейчас, и таким образом раскрывает свою самость. Коллективизм и товарищество для солдата — не просто слова. В бой он идёт локоть к локтю с товарищами по оружию. И порой ради общей победы вызывает огонь на себя.
Жизнь перед лицом смерти – это война. Смерть здесь – обыденность. Солдат на войне постоянно находится на грани между бытием и ничем. И перед лицом бездны «ничто» он познаёт смысл бытия: каждый миг может оказаться для него последним и как таковой им и проживается
Жертвенность и героизм – чисто человеческие свойства. На войне солдат возвышается над инстинктом самосохранения, на что животное неспособно. Ради общего дела он рискует собственной индивидуальностью. И это возвышение над инстинктом самосохранения и является волей к бытию. Ибо только человек может «умереть, но стать». Ибо всякое возвышенное берёт своё начало в риске.
Но вот солдат возвращается с войны. Чем его встречает мирная жизнь? Вместо вспышек трассеров – вспышки рекламы; вместо доблести – мелкое подличанье, вместо чести – лизоблюдство и карьеризм; вместо мужества и смелости – пошлая самцовость; вместо боевого товарищества – совместное распитие пива по пятничным вечерам или коллективные походы в баню по субботам; вместо личностной и коллективной целостности – тотальная деконструкция симулякров. Словом, солдат видит все прелести общества потребления. И не находя себе место в этой социальной топи, он рвётся назад – туда, где стреляют. Он мечется по горячим точкам, но вновь обрести себя не может, оттого, что постоянно слышит чавканье большой жратвы за спиной. Его нервы сдают… Афганский (чеченский, вьетнамский и т. д.) синдром – вот чем его награждает выхолощенная родина.
Но история показывает, что ветеран может избежать этого синдрома, если вольётся в революционное движение. Ведь революция – это органическое совмещение коллективного порыва массы с героическими действиями контрэлиты. Революция – это воплощение принципов эгалитаризма и одновременно – арена для героев. Это диалектический процесс развёртывания коллективного и личностного динамизма. Герой революции растворяет свою личность в коллективном порыве, он отказывается от самого себя во имя идеи преобразования целого. В революции он видит смысл своего бытия и готов доказать это ценой собственной жизни. И таким образом он возвышается на коллективной посредственностью «паюсной икры мещанства» (выражение Александра Герцена). «На первом месте в качестве высшего счастья стоит смерть в борьбе за свободу!» — провозглашал Михаил Бакунин. Готовность к высшей жертве в борьбе за идею революции вовсе не означает нелюбовь к жизни. Революционер любит жизнь. В его страсти нет ни грана от суицидального синдрома. Суицид – леденящая кровь некрофилия. Революционная страсть, напротив, – яркие всполохи жизни, готовность пойти на смерть ради идеи. Если идея не требует от последователей риска, значит, она банальна.
До высшего предела идею революционной жертвенности довёл русский революционер Сергей Геннадьевич Нечаев. «Революционер – это человек заранее обречённый» — так начинается его знаменитый «Катехизис». И далее: «У него не может быть ни любовных связей, ни имущества, ни друзей. Он должен отречься даже от своего имени. Всё его существо должно сосредоточиться на единственной страсти – революции». «Катехизис» Нечаева предписывает отказаться от всякого личного интереса, личного чувства, порвать с «цивилизованным миром», его правилами и условностями, презирать общественное мнение, ненавидеть установленные в обществе нормы и обычаи, быть беспощадным к врагам и не ждать пощады к себе, научиться переносить пытки, быть всегда готовым к смерти, не знать другого удовлетворения, кроме как успех революционного, уничтожать всё, что препятствует этой цели, ценить товарищей в зависимости от их пользы для дела. Словом, для Нечаева существовала «только одна наука – наука разрушения». Не одно поколение «праздноглаголящих баричей» (так Нечаев называл тех, кто любил поболтать о народном счастье) и моралистов обвиняло Нечаева в аморальности и «мистификаторстве», в попытке внедрить в революционное движение принцип «цель оправдывает средства». Им, этим обличителям, не понять, что в имморализме Нечаева заключена высшая мораль – мораль самоотречения во имя идеи социального освобождения страны. И Нечаев доказал это. Когда бойцы «Народной воли» уведомили его, что сил их организации хватит лишь на одно большое дело: либо на его освобождение из Алексеевского равелина Петропавловской крепости, либо на организацию покушения на царя, Нечаев не сомневался – он ответил: «Конечно, надо организовать покушение на тирана».
Революционная борьба ведётся за новое миропонимание и отношение к жизни. Она направлена против превращения человеческого общества в безликое социальное стадо, против торгашества и паразитизма, против жизни за счёт стрижки купонов, против отчуждения и декаданса. Взамен революция предлагает новый тип социальной культуры, основанный на постоянном движении и преодолении. Если общество движется – оно живёт. Когда человек что-либо преодолевает – он развивается. В этом смысле революционный проект доводит до высшей точки принцип гуманизма. «Свободный производитель в мастерской высокоразвитого общества никогда не должен измерять затраченных им усилий высшей мерой, он считает посредственными все доставляемые ему образцы и может превзойти всё, что было сделано до него», – размышлял Жорж Сорель. Революция предлагает новый социальный проект, реализовать который невозможно без героизма и подвижничества.
Это движение-преодоление остановить нельзя. Настоящая революционная идея с презрением отметает сказки о «золотом веке». Его, этого «золотого века», не настанет никогда – вот что можно сказать со всей определённостью. «Никакое усилие мысли, никакой прогресс знаний, никакая логическая индукция не разъясняет той таинственности, которая окружает социализм, – считал Жорж Сорель. – Эта неясность и таинственность относятся к тем рассуждениям, при помощи которых хотят определить конечную цель социализма».
Но революция не может обойтись без цели. Она не может быть БЕСЦЕЛЬНОЙ. Революция – это феномен абсолютной цельности. Это – гештальт. Это коллективный подвиг во имя великой идеи. Через массовое подвижничество революция преодолевает капиталистическое отчуждение. Формирование новой социальной культуры – эгалитарной и одновременно – героической, — вот цель и средство революционной практики.
Созидание нового строя невозможно без подвижничества революционеров-авангардистов. И они идут. Идут впереди, как десантники на войне, чей лозунг – «Никто, кроме нас!» «Мы идём тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнём. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения». В этом поэтическом абзаце из ленинской брошюры «Что делать?» – вся суть учения об авангарде, контрэлите. Люди выбрали «путь борьбы, а не путь примирения», обрывистый и трудный, их – «тесная кучка», они со всех сторон окружены врагами, которые уничтожают их огнём. И это их жизненный выбор. Они окружены со всех сторон врагами. Более того: эти солдаты передового отряда революции вызывают огонь на себя. Экзистенция революционеров кипит огненной лавой. Она обжигает сознание и заставляет идти вперёд ради достижения того, что находится вне здравого смысла и обыденной логики. Для этого нужна непоколебимая вера в идею революции. «Не может быть революционеров без воли, которая ломает препятствия, без преданности, без духа самопожертвования. Революционер начинается там, где личные амбиции полностью и целиком подчинены большой идее», – доказывал Лев Троцкий. В этом смысле революционерам ближе солдат, который идёт на смерть по имя Родины, чем рабочий, который бастует лишь за повышение заработной платы. В первом случае движущей силой является идея, а во втором – желудок и желание жить с большим комфортом.
Родство войны и революции отражается даже в символах. Красное знамя, которое в королевской Франции поднимали, когда вступал в действие закон военного времени, с 10 августа 1792 года, когда парижские санкюлоты подняли восстание против монархии, стало символом революции. Лицевая сторона щитов русских ратоборцев тоже была красного цвета, как и плащ тореро – главного лица корриды, традиционного испанского действа на подоплёке героизма. Красным плащом тореро вызывает быка на себя, чтобы поразить его шпагой – оружием военной аристократии.
Война и революция прямо противоположны гедонистским порядкам общества потребления. Только война разворачивается вне его пределов, не ставя под сомнение его существование. Революция же направлена против этого общества как такового. Полное слияние стихии войны и стихии революции происходит во время классовой гражданской войны, когда страна превращается в единый военный лагерь, как Советская Россия в героические годы военного коммунизма. Тогда тыл живёт так, чтобы отдать всё для фронта, всё для победы, а каждый солдат и каждый производитель заражается примером стоического аскетизма вождей.
В начале ХХ века на экзистенциальное родство солдат и революционеров обратил внимание французский теоретик революционного синдикализма Жорж Сорель. «Во время войны за освобождение каждый солдат смотрел на себя, как на личность, которой предстоит выполнить в сражении нечто очень важное, а не считал себя лишь составной частью военного механизма, вверенного верховному управлению начальствующего лица, – пишет Сорель в «Размышлениях о насилии». – Поэтому сражения нельзя было уподобить шахматной игре, в которой человек играет роль пешки; они становятся средоточием героических подвигов, совершённых отдельными личностями, которые находят побуждение для своих действий в своём собственном энтузиазме. …На поле сражения вожди подавали пример наиболее беззаветного мужества и были лишь передовыми борцами». Он указывает на «господствовавшее тогда у солдат убеждение, что малейшая неисправность последнего из солдат может дурно отразиться на успехе всего дела и подвергнуть опасности жизнь всех его товарищей», поэтому «солдат-участник войн за освобождение относился почти с суеверной добросовестностью к выполнению малейших приказаний».
Тот же дух Сорель находит «и в рабочих группах, возбуждённых всеобщей стачкой», которые «представляют себе революцию как огромное восстание». Каждый забастовщик «действует с возможно большим воодушевлением, отвечает сам за себя, не заботится почти о подчинении своих действий широкому общему плану, построенному на научных основаниях».
«Высоко развитое сознание собственного долга и необычайная добросовестность заставляли солдата одобрительно относиться к тем строгим мерам, которые применялись к людям, причинявшим армии несчастье и сводившим к нулю все результаты героических действий», — напоминает Сорель. По его наблюдениям, потерпевшие поражение забастовщики таким же образом относятся к недостаточно боевым товарищам и штрейкбрехерам – «ибо только изменой можно объяснить побеждённым массам поражение героически боровшихся отрядов».
Сорель обращает внимание на жертвенное бескорыстие солдат революционной армии: «Никогда не было бы на войне великих подвигов, если бы каждый солдат при всех своих действиях, имеющих героический характер, рассчитывал получить награду, соответствующую его заслуге. Когда колонна идёт в атаку, то люди, находящиеся в первых рядах, знают, что их послали на смерть, и что победа достанется тем, кто по их трупам взойдёт на неприятельское укрепление, однако они не думают об этой крупной несправедливости и идут вперёд». И Сорель задаёт риторический вопрос: «Разве о современном производителе нельзя сказать того же?» А вот что он пишет о революционерах: «Люди, посвятившие себя революционному делу, знают, что им придётся всегда оставаться в очень скромных условиях жизни. Их отличает полное самоотречение первопроходцев. Они подают пример того, что всегда считалось величайшей добродетелью». Революционеры «не могут получить ни одного из тех благ, которые буржуазный мир считает наиболее желательными». Но «они ведут борьбу без всяких жалоб и делают без всяких выгод для себя великое дело истории». Вознаграждением им за такое поведение «будет осуществление социализма, так как он представляет собой самый возвышенный идеал, который когда-либо знало человечество». «Социализм, – по мнению Сореля, – это нарождающаяся добродетель, которая может спасти цивилизацию».
Сегодня вопрос о спасении человечества актуален как никогда. И решить его надо с полным осознанием всей его сложности. Это дело не для слабаков. Революционеры разбиты. Нет ни одной страны в мире, где бы они не подвергались гонениям. Но, вопреки восторженным крикам врагов и пронзительному свисту обывателей, надо во весь голос сказать: борьба продолжается!
