Евразийская правовая традиция складывалась в течение тысячелетий, последовательно интегрируя в себя правосознательный опыт многочисленных народов и цивилизаций гигантского континентального мира, раскинувшегося от гибралтарских скал до сопок Манчжурии, от верховьев Нила до фьордов Беломорья. Правовые институты Континента формировались по мере исторического развития евразийской государственности: от национальной общины — к мировой империи.

Специфической чертой континентального права является его акцентированность на вопросах земельной собственности. Право на землю, по сути, предопределяет в континентально-почвенной юридической традиции право на самоопределение производственной общины (от семьи до племени-народа-нации). С древнейшими формами института землевладения связан в религиозных традициях континента примордиальный культ священных гробниц, хранящих благодатные останки предков и святых. Ландшафты, содержащие кости или пепел предков, издревле считались сакральными, связанными с судьбами населяющих их этносов.

Храмы, усыпальницы и мавзолеи, мемориальные комплексы и жертвенные места — всё это объекты сакральной географии, конвертируемой средствами почвенного правосознания в практическую геополитику. До сих пор условием политического суверенитета отдельной группы населения является непременное наличие соответствующей территории, земли. Народ без земли политически бесправен, а геополитически отсутствует вовсе: осознание этой истины стимулирует национально-освободительные движения во всём мире.

В правосознании "народов моря", напротив, наиболее священным является право не столько на землю или недвижимость, сколько на движимость. Такая установка — естественное следствие образа жизни морских народов, материальное благосостояние которых обеспечивается больше за счёт обменно-рыночных, чем натурально-хозяйственных ресурсов, среди которых наиважнейшим выступает земля. Отсюда — глубокое психологическое различие между народами соответствующих геополитических ландшафтов.

Земля, как объект владения и источник права, представляется как бы вечной категорией и отсюда связывается с вечным же правосубъектом — генерацией наследников (родом, народом, кланом, корпорацией и т.д.). Приоритет движимости, напротив, требует юридического (а стало быть и психологического) приоритета персоны, отдельного лица, конкретные потребности которого и призвана обеспечивать всякая движимость (недвижимость, напротив, может обеспечивать коллективные интересы многих поколений). Этим во многом объясняется врождённый коллективизм континентальных и индивидуализм прибрежных народов, консерватизм (почвенничество) первых и либерализм (меркантилизм) вторых.

В настоящее время правовая карта мира представляет собой некий слепок с общей геополитической ситуации в её институциональном модусе. Большая часть нашей планеты поделена сегодня между двумя правовыми семьями — евро-континентальной (которую составляют системы романского, германского и русского права) и англо-саксонской.

Система континентального права распространена, помимо собственно России и континентальной Европы, практически во всех бывших колониях континентально-европейских держав в Азии, Африке и Латинской Америке, а также в Турции (швейцарская модель), Японии (германская модель) и ряде других стран.

Особое подразделение составляет исламское (кораническое) право, распространённое (в большей или меньшей степени) в странах с преимущественно мусульманским населением и там, где имеют место консолидированные мусульманские общины. Как правило, в большинстве исламских стран кораническое право соседствует с институтами англо-саксонского (Египет, Пакистан, Нигерия) или евро-континентального (Алжир, Сирия) права.

Кроме того, следует упомянуть традицию китайского (конфуцианского) права, институты которой, в той или иной степени, распространены, помимо самого Китая, в ряде сопредельных стран. Между тем, правовая система КНР так же относится к традиционному конфуцианскому праву, как правосистема СССР относилась к правовым традициям Российской Империи (т. е. имеет место институционный разрыв при определённой психологической преемственности).

Помимо этого, существует целый ряд правовых систем, действующих локально (в рамках отдельных общин или регионов). Здесь можно сказать о талмудическом праве (исторически родственном исламскому), всевозможных адатах (локальных правовых обычаях) мусульманских народов, "кастовом праве" Индии или эфиопской правовой традиции.

Освоение геополитического пространства Евразии представляет собой как бы вторую волну колонизации континента человеком, на этот раз — культурным (т. е. носителем не только копья, но и права). Геополитическая интеграция ойкумены изначально представлялась сверхзадачей древних царей-законодателей всех континентальных культур, начиная с Саргона Великого, царя Аккада, и до Александра Великого, царя Македонии. Мифологическая преемственность четырёх древних царств, наследуемая Римской империей (Юлий Церарь считал себя преемником Александра Великого), отражает фундаментальную идею континентальной геополитической и одновременно правовой традиции.

Римское право, вобравшее в себя опыт имперостроительства многочисленных народов и культур западных регионов ойкумены, представляет собой основу евро-континентальной правовой традиции (разделившейся позже на романскую, германскую и промежуточную швейцарскую ветви) и одновременно вошло в виде составной части в правовые системы ряда народов христианского Востока, в том числе — в традицию русского права (на эту тему подробнее см. В. Видеманн. "От Русской Правды — к Имперскому Праву").

В силу исторических обстоятельств, римское право утвердило себя как УНИВЕРСАЛЬНОЕ ИМПЕРСКОЕ ПРАВО, обеспечивающее институциональную связь правовых норм различных народов и групп населения, входящих в политическое пространство империи. С такой точки зрения государства, где действуют нормы римского права, можно рассматривать как составные части единой имперской ойкумены как юридически конституированного пространства.

Между тем, римский опыт имперской интеграции многочисленных континентальных народов в рамках единого геополитического пространства в наибольшей степени усвоен русской правовой традицией, включающей в себя, помимо начал классического римского права (через византийскую передачу), также элементы германского и романского права (влияние Швеции и Речи Посполитой и Швеции, позже — непосредственно Германии и Франции), а также правовых традиций народов, находившихся под властью русской короны. В частности, историческое русское право ещё со времён Киевской Руси включает с себя элементы иудейской правовой традиции в виде рецепций ряда норм т. н. библейского права (законы Моисея и т. д.). По всей видимости, здесь речь идёт о хазарском наследии, интегрированным Руью в плане преемственности эстафеты континентального имперостроительства. Точно таким же образом позже Московская Русь интегрировала геополитическое и правовое наследие чингисидовской империи (в частности, через Казанское ханство и другие политические образования континентального Востока).

Универсальная имперообразующая природа русского права лежит в его своеобразной флексибельности, обусловленной набором используемых юридических техник. Русское право, подобно классическому римскому, вместе с писаной нормой широко использует и прецедент, имея при этом юридические инструменты разрешения возможных нормативных и методологических коллизий. Между тем, родовое право рюриковичей, составившее основу позднейшего русского великокняжеского, а затем и царского права, институционно (и культурно) родственно английскому королевскому праву как источнику англо-саксонской юридической традиции.

Ещё один мощный вектор объединительной евразийской геополитической инициативы шёл с востока на запад — из Китая, через просторы Центральной Азии и Среднерусской возвышенности, вплоть до границ Западной Европы. Гунны, монголы и тюрки внесли собственный вклад в дело перспективной интеграции Евразии, выступив в роли носителей концепции кочевой империи как особой формы континентальной цивилизации. Своего геополитического апофеоза эта цивилизация достигает в державе чингисидов, контролировавших континентальные торговые пути на всём пространстве от Северо-Западной Руси до Индии, от Ближнего Востока до Индонезии.

Специфика русской геополитической традиции состоит в том, что в её рамках неким образом интегрируются западный и восточный векторы континентального объединения. Так, с одной, западной стороны, мы можем видеть эстафету четырёх древних царств, именуемых традиционно "вавилонским", "персидским", "эллинским" и "римским", где Византия и Россия как бы являются прямым продолжением последнего. Таким образом, имперо-образующий вектор западной континентальной традиции достигает центра Суши — хартленда — в Москве ("а четвёртому Риму не быть"). С другой, восточной стороны, интегративный вектор манифестируется в трёх царствах, которые можно символически означить как "китайское", "монгольское" и "тюркское". В такой проекции имперо-образующий вектор западной континентальной традиции достигает центра Суши — хартленда — также в Москве, а само Московское царство выступает в качестве истинного политического хартленда Евразии.

Между тем, здесь следует принять во внимание и то, что территории собственно исторической Руси — путь из варяг в греки и прилегающие регионы — выступают в качестве самостоятельного гео-исторического пространства, где последовательно реализовывались проекты автономных срединных царств в виде готской (государство Германариха), хазарской (Хазарский каганат) и русской (Киевская Русь) державы. Таким образом, Московское царство есть исторический результат имперского синтеза Запада (римский порядок), Востока (чингисидовская традиция) и собственно Центра-хартленда (Киевская Русь).

Между тем, такого рода троичная идентичность (нераздельно-неслиянная) характерна и для Византии, геополитическое бытие которой определяли в различные исторические периоды западные (греко-римские), восточные (тюрко-монгольские) и аутентично-срединные (малоазийские) влияния. Тем самым ещё раз иллюстрируется фундаментальное единство культурно-исторической и институционально-геополитической ткани Континента, причём в случае византийской модели мы видим имперское единение Европы, Азии и Африки (позже та же схема действовала в Оттоманской империи — одной из геополитических наследниц Константинополя, наряду с Россией).

Формула континентального имперского строя — ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ БЕЗ УНИФИКАЦИИ, предполагающая сохранение "цветущей сложности" этно-культурного и юридического ландшафта ойкумены во всей его вселенской полноте. Только таким может быть симметричный евразийский ответ на исторический вызов правовой традиции атлантизма, действующей на принципах прямо противоположных — т. е. фаворизирующих систему хищнической эксплуатации отдельных народов и окружающей среды в пользу морально эмансипированных индивидуалистов, в силу самих законов природы всегда составляющих незначительное меньшинство, но по законам психологии навязывающих выгодные им контракты консервативному трудовому большинству.