Параллели между различными историческими эпохами и деятелями никогда не бывают стопроцентными. Следует отчетливо понимать, что любая историческая аналогия верна в некоторых отношениях – иногда в самых существенных отношениях – но не абсолютно во всех. Осознавая всё различие между русским обществом третьей четверти девятнадцатого века и таковым же обществом первой четверти века двадцать первого, мы всё же не можем не усмотреть между ними аналогии именно в самом существенном – в том, как ведет себя общество и каким курсом следует правительство.

Внешние различия этих двух эпох бросаются в глаза: крестьянская страна с устойчивым монархическим правлением, с одной стороны, и президентская недореспублика с космосом и Интернетом, с другой. На поверку, однако, оказывается, что за 150 лет русское общество в структуре своей изменилось несравненно меньше, чем общество европейское, которое действительно ушло от самого себя прежнего невероятно далеко. В России почти не осталось традиционного крестьянства, но огромное большинство населения – голосовавшее за Путина в марте 2012-го – являются не просто потомками крестьян эпохи Александра II, но и носителями пока ещё не исчезнувшего крестьянского мировоззрения и системы ценностей. Три четверти россиян сегодня или живут на селе, или принадлежат к семья, переехавшим в город лишь около полувека назад. Этому огромному, но чаще всего молчаливому большинству, истинные чаяния которого выражает вслух лишь страшно узкий, маргинальный и оттеснённый от рычагов принятия решений слой философов-консерваторов, противостоял полтора века назад и противостоит сейчас «малый народ», сосредоточенный почти исключительно в столицах. Под «малым народом» мы имеем здесь в виду слой лиц «свободных профессий», решительно оторванных от почвы и теснее связанных с аналогичными паразитическими прослойками на Западе, чем со своей страной, которая в одном случае начиналась с окраин Петербурга, а во втором от МКАДа. Это всё те же адвокаты, игроки на бирже, часть врачей и учителей – разумеется, либерально настроенных. Психологическое и даже антропологическое сходство «генри-резников», «барщевских» и «докторов-лиз» с «градовскими», «плеваками» и прочим «третьим элементом» 1860-х – 1870-х годов бросается в глаза.

С историко-социологической точки зрения это вполне объяснимо. Наступившая после Крымской войны русская «перестройка» заключалась в падении прежней относительно замкнутой собственной имперской «мир-системы» и стремительно быстрой по тем временам экономической интеграции Российской империи в мир-систему глобального капитализма. Не случайно, как отмечает Андрей Фурсов, западные армии «открыли» Россию одновременно с таким же «открытием» в 1850-е годы Китая, Японии, Персии и Турции, а также с решавшей те же экономические задачи гражданской войной в США. Этого требовала сама логика западного империализма – накормить чудовище Капитала тогда можно было только такими жертвами. И если экономическим следствием «открытия» России стало повальное распространение банков, денежных спекуляций, обезземеливания помещиков, то к социальным следствиям следует отнести мгновенно всплывшее на поверхность множество журналистов-хамов, ненавидевших всё прошлое своей страны; появление фигуры адвоката, за деньги сочиняющего речи в оправдание не только преступников, но и самих фактов преступлений; а главное – тотальную безответственность получившей относительную свободу слова публики. При этом поразительной чертой 1860-х и 70-х годов были сплошные преследования консервативной мысли и консервативного слова – о консервативном деле тогда можно было и вовсе только мечтать…

Произошедшее с Россией после 1985 года структурно повторяет черты той первой, 1855 года, «перестройки». Опять замкнутая мир-система пала под натиском западного капитализма. Снова появились банки и сопутствующие им «мавроди» – фигуры как будто из 1860-х годов; опять адвокатская бессовестность и политиканство стали прозой жизни; опять капля консервативной журналистики потонула в море в лучшем случаем безответственного либерального фразёрства, в худшем – сознательной антигосударственной пропаганды. Повторяем, всё это можно объяснить социально-экономическими причинами, а потому вряд ли стоит испытывать по этому поводу особое удивление. Гораздо удивительнее – и тревожнее – чрезмерно яркая повторяемость тех факторов, которые носят куда более субъективный характер. Речь идёт о поведении в такие катастрофические периоды Верховной власти.

Будучи наследственным и пожизненным монархом, Александр II за 26 лет своего правления последовательно провёл Россию через все три стадии «перестройки» (в смысле интеграции в мировую капиталистическую систему), которые условно можно назвать «горбачёвской», «ельцинской» и «путинской». В этом заключается принципиальное отличие его как личности от трёх куда более неприглядных личностей новейшей истории. Однако указанное отличие ничего не меняет по сути. Эта суть заключает в том, что стиль управления Александра II, если отбросить первые годы его правления, слишком уж напоминает стиль управления 2000-х, кому бы мы его ни приписывали – Путину или Суркову. Александр II, по словам современника, «составлял себе иллюзии насчёт своего государственного могущества… и воображал, что ведёт Россию по равнодействующей, в то время как она шла отчаянными зигзагами». «Бедный, слабый, бесхарактерный человек! – восклицал этот современник. – Винегрет в мыслях и чувствах, нет никакой цельности». Это не значит, что император никогда не принимал правильных и судьбоносных для страны решений. Принимал, и не раз. Лучшие его моменты, как-то: отпор объединённой Европе по польскому вопросу летом 1863 года и назначение Муравьёва виленским генерал-губернатором, мужественное проведение «классического» устава гимназий в 1870 году, упразднение Кокандского ханства в 1876 году, объявленная наперекор всей петербургской космополитической верхушки война Турции в 1877 году – были моментами величайшего всенародного воодушевления. Но кроме таких единичных моментов, всё остальное было именно зигзагами, бесконечными уступками откровенным русофобам, уступками, растянувшимися на долгие годы… За каждым шагом, предпринятым в духе патриотизма и консерватизма, следовали два или три шага в сторону прямо противоположную. При этом Александр II чётко знал, что за грань ультралиберализма (в тогдашних условиях – принятия конституции) он никогда не перейдёт, но вот вплоть до этой грани был готов двигаться сколько угодно…

Зигзагообразность политики императора находила своё институциональное воплощение в кадровом составе правительства и Государственного совета. Примерно две трети министров и членов Госсовета неизменно занимали откровенно западнические, космополитические позиции (в отдельных случаях переходившие все грани мыслимого – речь идёт о таких ультралибералах и русофобах, как министр внутренних дел Пётр Валуев и министр просвещения Александр Головнин), треть же была консерваторами и патриотами. Тем самым государь всегда имел определенную свободу маневра, поддерживая то одних, то других, перемещая эти «кадры» местами и тасуя их. Суть от этого нисколько не менялась – «а как, друзья, вы ни садитесь…» Таким образом, речь шла не о свободе рук для принципиально важного маневра, а лишь о свободе броуновского движения из стороны в сторону.

Непоследовательность, возведенная в систему, принципиальная неспособность и нежелание принять раз и навсегда определённый курс и отрицание самой необходимости выбрать хоть какой-нибудь один общий курс, одну чёткую и понятную всем программу действий – всё это было принципом управления Россией при Александре II, является таковым и сейчас. Никакой единой и общедоступной программы действий не только правительства в целом, но и каждого министерства в отдельности не существовало тогда и не существует сейчас. Министерство иностранных дел как было, так и является прибежищем трусов и оппортунистов, которых в западных странах и на пушечный выстрел не подпустили бы к внешней политике. Министры народного просвещения в периоды 1861 – 1866 и 1880 – 1882 годов решительно ничем не отличались от граждан Фурсенко и Ливанова и не менее послушно следовали за голосами тогдашних либеральных умников. Руководить национальными окраинами как назначали, так и назначают преимущественно лиц, враждебных к правам и интересам русского населения и потакающих местным националистическим и сепаратистским тенденциям. Впрочем, разумеется, всё это также совершалось и совершается непоследовательно и отнюдь не со стопроцентной либеральной логичностью – только радости от этого громадному большинству русского народа, «чёрному полюсу», как всегда, неизменно мало…

Подчеркнём: наиболее пугающим политическим симптомом такой «зигзагообразной» системы управления, которая вполне могла бы войти в историю и как «система Александра II – Тимашева», и как «система Путина – Суркова», является то, что часть высших постов в государстве занимают откровенные противники даже малейшего намёка на самостоятельность России. Даже фамилии у них остаются подчас прежними, как будто и не минуло полтора столетия: там в правительстве западник-аристократ Шувалов и здесь в правительстве западник-аристократ Шувалов, там западник Нарышкин и здесь западник Нарышкин, там русофоб и интеллектуальное ничтожество министр Валуев и здесь интеллектуальное ничтожество депутат Валуев. Фамилии министра внутренних дел и врага консерваторов Тимашева и пресс-секретаря небезызвестной персоны Тимаковой отличаются лишь на один звук… Отметим, что при этом в рассматриваемой «постперестроечной» системе управления Россией наиболее радикальные ультралибералы и левые революционеры наказываются, но консерваторам зажимают рот и связывают руки по преимуществу и более всех остальных. Рычаги управления большой страной, таким образом, оказываются в руках достаточно безыдейных временщиков – Пётр Шувалов и особенно Тимашев психологически и антропологически весьма схожи с Сурковым. Тревожность данного сравнения только усиливается, если вспомнить, что после конца 12-летнего периода клики Шувалова – Тимашева Александр II вышел на финишную прямую своего правления, когда в ответ на революционные выступления 1879 – 1881 годов началось новое потакание либералам, сопряженное к тому же с позорным дипломатическим поражением на Берлинском конгрессе и невероятным падением морального авторитета государя вследствие его любовных похождений. Не следует забывать о том, что страшное цареубийство 1 марта все консерваторы восприняли с нескрываемым облегчением. «Ещё несколько месяцев, быть может, недель прежнего режима, и крушение было  бы неизбежно», – писал тогда Михаил Катков, выражая общее мнение патриотического лагеря. Тогда ситуацию спасло только то, что в условиях монархического правления было заранее известно, что власть попадёт в надёжные руки Александра III. Сейчас ситуация иная. Механизм преемственности в немонархической РФ не отработан. Двенадцать лет господства временщика Суркова закончились, как закончились когда-то двенадцать лет «шуваловщины». Левые и либералы откровенно шантажируют власть, требуя уступок. Удастся ли найти на сей раз руководству России принципиально новый выход и решительно встать на тот путь, которого чают многомиллионные народные массы, рупором которых являются консерваторы? Ответ на этот вопрос станет ясен в течение ближайших двух лет…