В честь знаменательной даты публикуем, пожалуй, лучшую публицистическую статью написанную националистом о «зеленом» движении в общем и Тамбовском восстании в частности. Статью Алексея Широпаева публикуем в оригинальной версии 1995 года, когда он еще придерживался национал-революционных взглядов.
При КПСС усилия официальных историков были направлены в основном на максимальное упрощение политического спектра эпохи Революции, который сводился к противопоставлению только двух цветов – красного и белого. Однако была еще и третья сила, которая в отличие от генералов и комиссаров, имела истинно народную, почвенную суть.
Речь идет о «зеленом» движении, которое именовалось так в силу своего «лесного», партизанского характера. «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!» - этот лозунг симпатичного батьки Ангела из популярного телефильма емко выражает позицию третьей силы. В «зеленых» стихийно воплотилась историческая воля Русского Мужика, которому были равно враждебны и марксисты с их талмудическими догмами, и белогвардейцы, отравленные тлетворным духом выродившейся империи. «Зеленые» - это вечная русская пугачещина, вечный бунт неукротимых почвенных энергий против Системы: «красной», «белой», «царской» – безразлично. И «брюнет-комиссар» с его продразверсткой, и «золотопогонник», тащивший в обозе помещиков с попами – по сути, оба они единым фронтом системного Отчуждения выступали против Мужика, против Почвы, против мистической России.
Воюя с красными, «зеленые» боролись не против революции и социализма, а против чужеродной тирании марксизма. Мужики-повстанцы выражали дух национальной революции и национального социализма, столь ощутимый в эсерах. Именно эсеры фактически возглавили «зеленое» движение, призвав в установлению «подлинного социализма и подлинной Советской власти», основанной на общинных традициях русского крестьянства.
Размах «зеленого» сопротивления был таков, что в 1920-21 гг. встал вопрос о самом существовании марксистской диктатуры. «В Сибири, на Украине, в Саратовской, Казанской, Тамбовской, Воронежской и Курской губерниях катится волна крестьянской революции…», - читаем в эсеровской листовке того времени. Наиболее впечатляющей страницей «зеленой» борьбы стала знаменитая антоновщина, охватившая почти всю Тамбовскую губернию, а также часть Воронежской. Этим хрестоматийным названием, пахнущим лесом, порохом и конским потом, восстание обязано своему вождю, русскому Робину Гуду, эсеру Александру Антонову. Еще совсем недавно были живы многие участники и очевидцы этой крестьянской войны, бушевавшей на фоне столь знакомой и привычной среднерусской природы, ставшей сегодня чуть ли не символом совдеповской беспробудности. Мой дед рассказывал, как добравшийся до их рязанского села антоновский агитатор, «толкавший речь» перед народом с колокольни, был расстрелян карателями.
Описания почвенной ненависти повстанцев «краснопузым» напоминают пушкинскую «Историю Пугачева»: «В деревнях при поимке товарищей коммунистов они терзают их…; насытившись вдоволь муками своих жертв, они изрубливают их и оставляют трупы на земле для кормежки собак…»
Наконец, Москва в панике обрушила на «зеленых» регулярные войска под командованием Тухачевского и Уборевича, кавбригаду Котовского, артиллерию, аэропланы и газы. Деревни под корень сметались орудийным огнем. Несмотря на то, что против восставшего русского населения была развернута настоящая война на уничтожение, даже видавший виды Г. Жуков, в то время – командир эскадрона, был вынужден оценить ожесточенность сопротивления повстанцев – его самого чуть не достала партизанская шашка. К концу лета 1921 года восстание было в целом подавлено. Но лишь в 1922 году чекистам удалось выследить «лесных братьев» - Александра Антонова и его брата Дмитрия, которые, отстреливаясь до последнего, героически пали в перестрелке с группой захвата.
Безусловно, знаковым воплощением русской «третьей силы» стал националист и социалист Борис Савинков. Он писал: «Россия ни в коем случае не исчерпывается двумя враждующими лагерями («красные», большевики – с одной стороны, «белые», «реставраторы» - с другой). Огромное большинство России – крестьянская демократия…». Однако в период гражданской войны Савинков так и не смог вырваться из чуждого ему контекста белого движения и был вынужден идти на компромисс с «реставраторами». Но уже в 1921 году, основав в Варшаве Народный Союз Защиты Родины и Свободы, он окончательно обретает себя в качестве выразителя и защитника интересов «зеленых». И, разумеется, не случаен интерес Савинкова к успешному итальянскому опыту «третьего пути» - фашизму, в котором он выделял не тоталитарную, государственническую составляющую, а именно национально-демократический аспект, характерный для раннего, революционного этапа этого движения. Накануне своего рокового отъезда в СССР Савинков пояснял в одном из писем, что итальянский фашизм близок ему «психологически и идейно», поскольку «стоит на национальной платформе и в то же время глубоко демократичен, ибо опирается на крестьянство».
Неповторимо отразила поиски русского «третьего пути» наша поэзия того времени. Тут надо вспомнить прежде всего С.Есенина и крестьянских поэтов, многие из которых были связаны с эсерами, выступали в эсеровской прессе. Как и все они, Есенин по-своему, по-мужицки воспринял Революцию, увидев в ней вселенское продолжение православно-языческих мистерий русской Деревни, огненные знаки нового Золотого Века, валом сметающего вековую мегамашину Отчуждения и государственно-церковного гнета:
«Сойди, явись нам, красный конь. Впрягись в земли оглобли. Нам горьким стало молоко Под этой ветхой кровлей…»
Но вскоре поэт с горечью признал, что «идет совсем не тот социализм, о котором я думал». С энтропийной неотвратимостью снова надвигалась Система, мертвящий неорганический квазипорядок – душитель Почвы. Именно почвенническая ненависть к наступавшей Системе продиктовала Есенину «Пугачева», наполненного гулом антоновщины. Подобный путь прошел и Н.Клюев, восторженно вступивший в большевистскую партию, но вскоре исключенный из нее за свою верность «мужичьему Спасу». Особый смысл имеет и судьба Алексея Ганина, друга Есенина, расстрелянного в 1925 году по обвинению в создании «ордена русских фашистов» (в том же году в застенках Лубянск загадочно оборвалась жизнь первого русского фашиста Савинкова). 25-й год стал последним и для Сергея Есенина.
Массовый размах «зеленого» движения вынудил Систему временно отказаться от откровенно антинародной политики – но лишь для того, чтобы спустя десятилетие обрушить на Мужика молот голода и коллективизации. И сегодня она почти уверенна, что превратила крестьян в тупых парнокопытных из рекламы Ивана Рыбкина. И все труднее представить, что эта серая пустыня, размеченная хищными теремами «новых русских» всего-то 73 года назад была окрашена радостным огнем восстания, оглашена гулом копыт, ором и звоном беспощадных рубок…
…Ночь. Зима. Среди белых, как смерть, полей сверкает лживыми огнями, трясет неоновым жиром Москва –блудливая столица, скопище банков и казино, цитадель Системы, трусливо нацелившая наемные стволы в непроглядную мглу русских просторов. «Никаких революций!» - начальственно вякают наворовавшие марксисты, ставшие в одночасье капиталистами. Эти заклинания бесследно тают сразу за кольцевой автодорогой, в ледяной бездне пространств, пахнущих нетронутой реликтовой глушью. Там, в черных пластах Ночи, копится ненависть неубитого Мужика, петлей волчьего воя охватывая враждебную столицу. На зыбких рубежах электрической ойкумены встают неумолимые духи Почвы, уставясь зрачками мужицких обрезов. Это они, сущности вечно мятежных стихий, летят в тоннелях метро, приникая страшными масками к окнам вагонов, напитывая ненавистный мегаполис взрывными токами Почвенной Революции…
