«Никогда вы, господа, наши европейцы и западники, столь не любили Европу, сколько мы, мечтатели-славянофилы, по-вашему, исконные враги ее».
Достоевский
«Дневник писателя»
Чудовищная слепота нашей западнической интеллигенции граничит с конечной тупостью, если речь заходит о самом Западе, что давно превратился в бэконовского «идола площади». Пережёвывать завещал ницшеанский добровольный нищий: «И поистине, если бы даже человек приобрел весь мир и не научился бы как следует пережевывать: что пользы ему!». Но об историю кое-кто сломал-таки зубы, причём степень фактологической осведомлённости не эквивалентна степени содержания кальция в мозговых резцах. – Продолжают ненавидеть Россию карикатурно, как либералы Достоевского. Продолжают молиться на европейскую культуру, словно последняя не приказала долго жить уже более полувека назад, усыпив главного своего демона, даровавшего ей жизненную энергию. Один профессор-западник праволиберального пошиба невзначай оговорился: «Восьмой век от рождества культуры». Оговорочка по Фрейду, как выражаются нынче. Более всего интересует, с какими чувствами подобные культурологические господа навещают старушку (во гробе давно лежащую); не возникает ли у них когнитивный диссонанс при созерцании выхолощенных поселенцев того, что некогда было Европой – до тех пор, пока репрезентативная форма её otium-а не стала перманентным гей-парадом? Каким органом наблюдают названные историки культуры современную ситуацию? Какие нервные импульсы, реагирующие на что? позволяют восхищаться сегодняшним днём Европы? Я не собираюсь перечислять факты, свидетельствующие о вырождении, ибо нельзя обратить взгляд слепых на отсутствие, как нельзя и привить хорошие вкусы, о которых, как известно, спорят. Я только лишь попрошу ещё раз вспомнить Шпенглера с его определением западной души как души фаустовской, чьё вырождение констатирует тот же великий историк от пессимизма. Ему не пришлось увидеть последнюю агонию Фауста; впрочем, в 36-ом году кто-то мог и не чувствовать приближение финала европейской трагедии, но только не Шпенглер. Фаустовская душа, согласно Шпенглеру, зародилась в северных народах Европы: «Стихи "Эдды" творят мировое пространство». Поэтому именно среди северных народов мы видим сегодня наиболее яркие черты старческого вырождения. Там уже плодят детские сады, где выращивают содомитов, где куклы нарочно лишены половых признаков, книжки рассказывают только об однополых семьях, а самих детей называют в среднем роде, чтобы затем каждый сам мог выбрать себе половую принадлежность!
Что есть шпенглеровский Фауст? Теоретически его принцип выведен в диалектике Фихте: Я, стремясь к абсолютному Я, сталкивается с препятствием не-Я. Учение Фихте весьма поэтично – это диалектика героического преодоления, скрытая под одеждами сухого языка классической немецкой философии. Затем Ницше воспроизвёл фихтеанскую формулу в коротких максимах, переведя язык Науки на язык гения: «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель». Вспомним «Закат Европы»: Фауст есть Чезаре Борджиа, Бруно, Наполеон; во всех литературных героях проявляется его дух, наиболее точно переданный Гёте. Так, Зигфрид, Парцифаль, Тристан, Лир, Гамлет, Каин, Гиперион – всё это манифестации одного начала, которое спровоцировало и всю русскую послепетровскую культуру: Печорины, Ставрогины, Треплёвы, Раскольниковы, Рахметовы, Базаровы (несть им числа) – всё тот же дух от нигилиста до декадента. Байронизм беспрепятственно завладел душой западного человека – значительного сопротивления не могло быть, ибо тот же дух царил и в религиозной культуре: готический собор есть обратная сторона проклятий Каина. Пали геркулесовы столпы: их сжёг великий Бруно, чьи палачи действовали по принципу гностического Иуды – были орудием божественного провидения. Ибо Фауст, обречённый на одиночество в беспредельном мире, жаждал рождения. Теперь встреча с дьяволом неизбежна, но и сам Сатана уже не страшен новому человеку, окончательно состоявшемуся лишь в 20-м веке. Русский же Фауст страдал совестливостью, осознавал свою греховность, что способствовало большему моральному напряжению. Печорин, этот люциферит и протоницшеанец, вызывает тревогу не своими поступками, но внутренним настроем, бесчисленные вариации которого создали всю европейскую культуру. Здесь становятся понятны все наши симпатии к дьяволу, культ жестокого гения – пусть же он будет сифилитиком, опиоманом, коммунистом, растлителем – тем лучше. Дух есть пик Зла с оглядкой на Распятого. Без этой оглядки Зло превращается в свидригайловскую пошлость. С оглядкой оно становится святостью прощённого Фауста и Родиона. На Западе Раскольников не должен был бы раскаяться, что подтверждает Камю в своём «Постороннем», ибо абсолютная личная воля – это и есть главное требование души Фауста: через произвол она сбывается. Безусловный личный произвол есть ἀρχή западной души. Всякая античная трагедия зиждилась на ὕβρις и возмездии. Возмездие фурий оправдывает и Федру, и Клитемнестру. Но Фауст уже не нуждается в оправдании: выпадение из мирового порядка, сопротивление судьбе и богоборчество становятся отправной точкой героического поступка. Одиночество, остракизм – величайшее наказание античной души – есть основное состояние души Фауста. Шпенглер: «Безграничное одиночество есть отечество фаустовской души». В христианском сознании ὕβρις обрёл персонификацию, некое подобие Прометея, в образе Люцифера. Наиболее ярко его передал Мильтон: Сатана, первый сын Демиурга, бросает вызов Творцу. Сатана Мильтона – это чрезвычайно притягательный, фаустовский образ, поверженный герой, обречённый на одиночество и поражение, но неустанно стремящийся вступить в неравный бой. Люцифер – утренняя звезда, несущий свет – в гностической религии считался стоящим выше Демиурга: «Он также породил себе сына из семени, и этот сын также оказался мудрее, чем он сам», – сообщает миф Василида. В статье «Несчастнейший и его γνώσις» я показал, что гнозис есть парадигмальная теневая форма западной духовности. Гностицизм есть завершённая религия «несчастного сознания», устремлённого прочь от непосредственной данности к несуществующему: только в безвозвратно потерянном или в недостижимом следует видеть идеал и стремиться к нему, несмотря на всю обречённость. Так раскрываются гностические, равно люциферианские, корни фаустовской души. Гностический вызов сущему, конечная изоляция и μελανχολία – мрачное помешательство самосозерцания в поисках Другого Бога. – Бога «русских мальчиков», бомбометателей, Бога «лиловых туманов» и «сизых теней», змееногого бога Абраксаса, каинитского Бога света. Там (см.: Е.Головин) – по ту сторону огдоады, гистермы, мира архонтов есть недостижимое что-то. Или ничто-то. – Нигилизм есть один из столпов люциферианской души Фауста. Говоря о Люцифере, мы прежде всего имеем в виду культурный архетип, способный проявляться в искусстве, философии, политике.
Фауст, а с ним и Люцифер, был уничтожен в середине 20-го века: несчастное сознание заменили позитивным. Культ проклятого гения – культом успешного, здорового гражданина. Фауст-лунатик какое-то время ещё повздыхал в нелепых одеяниях молодёжных субкультур с их суицидальным визгом и гитарным скрежетом каких-то уже отпетых эонов. Когда же погиб Фауст? Могла ли гибель такого мощного демона пройти незаметно? Для историков культуры, для кастрированной интеллигенции наших убогих институтов так и вышло. Осталось только ныть и ворчать на молодёжь и власть. Собственно, просмотрели Гитлера – самого злого гностического гения Запада. Гитлер сконцентрировал в себе черты люциферского духа. И правы те, кто считает, что Гитлер заранее готовился к поражению. Действительно, он сделал всё, чтобы проиграть войну и стать самым страшным человеком. Гитлер есть весь фаустовский Запад и через него Запад отрёкся от своего начала. А русский человек, как поклонник западной культуры, от рождества которой иные профессора считают века, создал своё подобие гениального злодея – так Пушкин привил байроническую личность на ствол русской культуры. Гениальное подобие стало реминисценцией на кавказского Печорина (продолжение байронической линии) – и «жить стало лучше, жить стало веселее». Отрекаясь от Сталина, интеллигентские недоумки отрекаются от всего своего: от Лермонтова, от Пушкина. Не советский гражданин рыдал над телом Иосифа, но русский европеец оплакивал своего национального Люцифера, оплакивал бессознательно Печорина и Ставрогина, ведь фаустовскому началу действительно пришёл конец. Сначала его осудили в Нюрнберге, где случилась казнь всей культуры Запада: осудили не нацистов, но Гегеля, Фихте, Шопенгауэра и Ницше. Фауст невоскресим – он не знал путей вспять, всегда стремясь к ещё большему демонизму: от покинутого всеми Парцифаля до фюрера. Жалкие пародии только оскорбляют память об этом духовном начале, а достичь большего не решится и в мечтах даже самый страшный маньяк. Да и улыбчивое, фотографирующее, снующее по миру карликовое человечество оскоплённого Запада не позволит – оно сшило себе крепкую шинель, поучившись на ошибках. Мы же смотрим на Восток и ждём скорого прихода Другого Начала.
