Либералы часто предлагают России избавиться от «имперского прошлого»? Но как это сделать? Здесь, прежде всего, надо избавиться от особого типа национализма – коллективного, проникнутого сознанием великой, почти божественной миссии, доброжелательного к другим народам, позволявшего века существовать многонациональной Российской империи, а затем вдохнувшего силы в ее преемника – СССР. Как уже было сказано вначале, специфический имперский национализм русского народа никогда не был направлен на уничтожение других народов.

А на место старого национализма должен прийти новый, личностный национализм. Самосознание буржуазного индивида, совокупность которых составит новое государство европейского типа – государство-нацию. И уже не стоит бояться, что такое государство вспомнит когда-нибудь свое темное имперское прошлое. Рецепт подобного сценария дан ведущим американским геополитиком Збигневом Бжезинским в книге «Великая шахматная доска. Американское превосходство и его геостратегические императивы»:

«Для многих русских дилемма этой единственной альтернативы мо-жет оказаться сначала и в течение некоторого времени в будущем слишком трудной, чтобы ее разрешить. Для этого потребуются огромный акт по-литической воли, а также, возможно, и выдающийся лидер, способный сделать этот выбор и сформулировать видение демократической, национальной, подлинно современной и европейской России. Это вряд ли произойдет в ближайшем будущем. Для преодоления посткоммунистического и постимперского кризисов потребуется не только больше времени, чем в случае с посткоммунистичекой трансформацией Центральной Европы, но и появлением дальновидного стабильного руководства. В настоящее время на горизонте не видно никакого русского Ататюрка. Тем не менее русским в итоге придется признать, что национальная редефиниция России является не актом капитуляции, а актом освобождения. Им придется согласиться с тем, что высказывания Ельцина в Киеве в 1990г о неимперском будущем России абсолютно уместны. И подлинно неимперская Россия останется великой державой, соединяющей Евразию, которая по-прежднему является самой крупной терри-ториальной единицей в мире» .

При этом Бжезинский «успокаивает» российскую аудиторию, убеждая, что и не являясь империей, Россия останется великой державой. Было бы странно, если бы он утверждал обратное. Сомневаюсь, что российская аудитория приняла бы его рецепт. А так еще, может, подумает. То есть, все то же сдваивание.

Сделать правильный выбор помогут либеральные авторы, которые в разных вариациях будут говорить о пагубности имперского сознания. Хотя не все либеральные ораторы «доросли» до понимания национализма в значении «государства-нации». Обычно национализм критикуется за «ксенофобию» и враждебность «общечеловеческим ценностям».

В целом, схему понимания либералами национализма можно опреде-лить так: национализм радикальный осуждается однозначно, равно как и имперский. Аудитория призывается к «общечеловеческим» ценностям. Более благосклонно ораторы-либералы относятся к «государству-нации» (европейский, вообще, западный национализм), но, опять же, главная цель – жизнь в «общечеловеческом» пространстве по законам мировой экономики. Хорошим примером теории «европейского» национализма является статья Юлии Латыниной «Национализм духа и национализм зада», где резкой критике подвергается именно коллективный национализм.

После перечисления различных фактов насилия, совершенных националистами «коллективного типа» (в риторике – аргумент к реальности) оратор заявляет: «И это я не к тому, что национализм – плох. Наоборот. Есть два вида национализма – национализм толпы и национализм аристократии. Национализм духа и национализм зада. Национализм толпы – это то, что у них написано на знаменах: “Мы русские, с нами Бог”. (Мне вот Колокольцев, который ведет мое сообщество, напомнил, что это фраза Суворова. Так в том-то и дело, что эта фраза годится для воюющей армии, перед боем, когда действительно – с нами бог, а с врагом дьявол. Мочи его! Армия, в которой ты состоишь, всегда права. Народ – это что, армия, которая действует на враждебной территории?)» .

Аргумент строится на топе противопоставления, и понятия исполь-зуются контрастные: «аристократия» – «толпа»; «дух» – «зад». «Толпа», как известно, жестокая, глупая и капризная масса. Возвышенный «дух» обычно противопоставляется низменной плоти. А здесь взята даже не вся плоть, а ее самая «низкая» часть. То есть, «ниже падать некуда». Этому «ниже падать некуда» принадлежат «знамена». «Знамя», наоборот, имеет в языке исключительно высокий смысл. Это «символ воинской чести» (БСЭ), «торжественная эмблема организации военной, общественной или государства» (Толковый словарь Ушакова). «Высоко держать знамя» - хранить свято, незапятнанными высшие идеалы, заветы чего-л. (Ушаков), и т.д. Таким образом, логика автора на языковом уровне такая: высокое есть низкое. Здесь противоречие в аргументе находится на лингвистическом уровне: в том-то и дело, что знамя – символ организации. Толпа же – сущность по определению неорганизованная (поэтому ее часто сравнивают со стадом). Таким образом, армия не есть толпа. А что делает армию (и не только армию) именно организацией? Когда она перестает быть толпой? А вот как раз тогда, когда у нее появляются идея. Которая предполагает высшие идеалы и заветы. И вот их-то символом и является знамя. Проще говоря, именно знамя делает из «толпы» «армию». А когда армия снова превращается в толпу? Когда она бросает свои знамена и бежит в беспорядке. То есть, изменяет «высшим идеалам» и «заветам». Беспорядочность, кстати, и есть один из основных признаков толпы.

А еще, армия никого не «мочит». Армия «воюет» под своими «знаменами». И права не потому, что ты в ней служишь, а потому что «высоко держит знамя». А если наоборот, то она права только пока ты в ней служишь. Вот это как раз психология толпы. Которая «мочит» и «права, пока ты в ней находишься». Оратор рисует нам именно такую «армию». Этой «армии» принадлежит лозунг «Мы русские, с нами Бог». Конечно, в таком лексическом окружении к лозунгу возникнет вопрос, и не один. Армия как защитница «высших идеалов», которые символизирует знамя – ценность для традиционной системы. Вышеупомянутый лозунг – также. А ценность потому и ценность, что она всегда является таковой. А не только на короткий период боевых действий, к тому же, на враждебной территории, там, где они наиболее опасны и сомнительны. Потому что на своей территории больше думаешь о защите Родины, а на враждебной – о том, как тебе выжить.

Оратор пытается подчеркнуть временность всех вышеперечисленных принципов: пока ты в ней служишь. При такой логике и предательство своей армии, измена идеалам, в сущности, не будет преступлением. Какая разница, что пишет «у них на знаменах» «толпа»? Говоря «у них», человек подчеркивает, что он отдельно, и «к ним» (толпе) отношения иметь не хочет. «Национализм аристократии – это национализм ответственности. «Я – русский (не «мы», а «я»). И должен вести себя так, чтобы умножить Россию». И насколько первый национализм омерзителен (как вообще омерзительно любое движение, которое под любым предлогом провозглашает богоизбранность скота), настолько второй созидателен (как любое движение, которое налагает на индивидуума обязанности, делающие из него личность)».

Просто для сравнения: «Я перечитал всего Достоевского, и теперь к этому человеку не чувствую ничего, кроме физической ненависти. Когда я вижу в его книгах мысли, что русский народ – народ особый, богоизбранный, мне хочется порвать его на куски» (Анатолий Чубайс).

Еще одно «убойное» противопоставление: «ответственность» - «скотство». Где скотство, там омерзение. Вывод: лозунг «Мы русские, с нами Бог» - омерзителен.

Но зато национализм индивида аристократичен, то есть, благороден. Потому что в либерализме благородно все, что усиливает индивидуализацию и противопоставляет человека обществу, народу, стране, историческому опыту и т.д. Индивидуалистическому национализму в аргументе приписывается способность «созидать личность», «делать человека человеком». С помощью этих понятий создается положительный, привлекательный образ.

Традиционная система вовсе не противопоставляет личностный национализм коллективному. Тем более, не стравливает их. Это две стороны одной медали. Составляющие одной ценности. Именно конкретная личность осмысливает свою принадлежность к нации. Причем происходит это одновременно с изучением истории родной страны. Нация – не сиюминутная толпа. Тем она и отличается от толпы, что существует в историческом контексте. Личность, проникнутая сознанием национальной чести и достоинства, и в коллективе будет вести себя в соответствии со своими ценностями. Но никакой национализм не возможен по определению без осознания себя как члена нации. Потому что нация не состоит из одного индивида. Риторика, когда говорит о нации, стране и их конкретных представителях, задействует топ часть – целое. Нет части – нет целого, и наоборот.

Нация настолько же отличается от толпы, как армия. У нации существуют определенные идеи и принципы, которых придерживаются все ее члены. Толпа – моментальное бесструктурное состояние большого количества людей. В толпе, в отличие от организованного сообщества, каждый за себя. По сути, когда человек начинает противопоставлять себя остальным членам, которые, к тому же объявляются толпой и скотами, он теряет принадлежность к нации. Может, это и хорошо, но говорить о национализме в такой ситуации просто абсурдно. ак вот мне кажется чрезвычайно симптоматичным одновременное саморазоблачение националистов как кремлевских агентов и уголовное дело против Ройзмана. Потому что если одни представляют собой национализм первого рода, то Ройзман – представляет национализм второго рода. Мне не все нравится в Ройзмане. Мне не нравится, например, что ко-гда он пишет «таджик торговал героином», то обязательно подчеркивает, что торговец – именно таджик, а когда он пишет «мент торговал героином», то национальность мента не указывает. Но вне зависимости от этих разногласий я прекрасно вижу, что национализм Ройзмана – второго рода, и тот свод обязанностей перед Россией, который он на себя взвалил, мало кто еще способен нести. И мне кажется, что обилие азефов среди нациков отвечает на вопрос: почему в России так много националистов первого сорта, и так мало - второго».

Из этого следует, что: В России плохая власть Националисты коллективного типа – кремлевские агенты Националисты коллективного типа – плохие

Общее место для либерального оратора – это утверждение, что в стране плохая власть. Даже не просто плохая. Она активно плохая. Она воюет с гражданами. Плохая власть влияет на общество с помощью своих «агентов». Слово «агент» подчеркивает чуждость и враждебность власти обществу. (В словаре Ушакова приводится устаревшее значение слова агент – «шпион»). Если власть враждебная, с ней надо бороться. Главная цель оратора революционного типа достигнута.

Далее автор использует аргумент к человеку, ссылаясь на личность, которая описывается в тексте как положительная: Если плохая власть преследует какого-то человека, то он хороший Плохая власть преследует Ройзмана Ройзман – хороший человек Хороший человек придерживается хороших принципов Ройзман придерживается национализма второго типа Национализма второго типа – хороший

Когда автор пользуется топом препятствующих обстоятельств, говоря, что ему в идейном отношении не все нравится в личности, заслуги которой он признает, он подчеркивает свою непредвзятость и увеличивает доверие аудитории.

И здесь уже Латынина разыгрывает патриотическую карту: националист индивидуального типа «взваливает» на себя «обязанности перед Россией». Глагол «взвалить» заостряет внимание на тяжести труда. Взвалить на себя можно бремя. Причем, обязанность это почетная, язык высокий, книжный. «Азефовщина» - это крупная политическая провокация. Автор подчеркивает, что именно провокаторы мешают развитию в России «хорошего» национализма.

Перекликается с идеями Латыниной статья Владимира Милова «Либерал-национализм против фашизма», написанная по поводу известных событий на Манежной:

«Все это ставит более широкий вопрос о том, как российские либералы в последние 20 лет проиграли национальную повестку дня. Должен разочаровать приверженцев стереотипов либеральной интеллигенции, привыкших романтизировать образ антикоммунистических “бархатных” революций в Восточной Европе конца 1980-х: эти революции были вовсе не травоядно-гандианскими, а имели мощный националистический оттенок. Равно как и сепаратистские движения в советских республиках Прибалтики, “оранжевая” революция на Украине. Часто строительство новой демократической государственности сопровождалось ограничительными мерами в отношении приезжих – от языкового ценза до более жестких вещей, типа ущемления прав “неграждан” в Латвии.

То, что национальная компонента была полностью потеряна в российском либеральном движении и подменена “общечеловеческой” и либералы целиком уступили национальный дискурс державникам и националистам, внесло огромный вклад в неудачи либерального проекта в России в последние 20 лет. Это во многом помогло сформировать фальшивый образ либералов как “пятой колонны”, отрицающей национальное начало в российской политике» .

Оратор закономерно ссылается на идеал либеральных деятелей – революционное движение в Восточной Европе. «Антикоммунизм», скорее даже «антисоветизм» - общая ценность именно для либералов всех мастей. Для традиционной аудитории у Милова будут другие аргументы. А дальше можно заметить интересные вещи. Продолжением революций в Восточной Европе являются «оранжевые» революции на постсоветском пространстве. Следовательно, оранжевые революции также являются примером для подражания. Оранжевые революции в целом и ограничение в правах латвийских «неграждан», то есть русского населения, в частности. Как выразилась Новодворская, «их положили у параши и правильно сделали».

Но, может быть, это преувеличение? Может, Владимир Милов вовсе не одобряет эти «меры»? Если бы не одобрял, не стал бы описывать государственность в Латвии как «демократическую». Получается, что в главнейшую ценность Милова прекрасно вписалось ограничение в правах русскоязычного населения. Таким образом, оранжевые революционеры вместе с латышскими неонацистами вслед за восточноевропейскими революционерами являются примером для подражания (топ пример). Посмотрите, как политкорректно описывается апартеид для русских в Латвии: «ограничительные меры».

Националистическая идеология воспринимается Миловым как средство для популяризации либеральных идей в российском обществе. С ее помощью либеральный оратор надеется идентифицировать себя с большей частью российской аудитории, для которой, как выяснилось, актуальны лозунги «державников» и националистов. Вот только у державников будет еще ряд идей, которые разделяет аудитория, но не разделяет отмежевывающийся от державников автор. Не последнее место здесь занимает патриотизм и отстаивание национально-государственных интересов. Именно работа на интересы другого государства квалифицируется как деятельность «пятой колонны», а не отрицание национального начала в политике вообще.

«На самом деле нужно было говорить – пора вернуться в европейский дом. Мы, русские, - европейцы, не надо тащить нас в Азию, Азия нам чужда. И это блестящим образом совпадало бы с либерально-демократической повесткой дня, ослабляя позиции и путинистов, отдающих задешево территории и ресурсы Китаю и всячески ласкающих авторитарных кавказских князьков, и черносотенцев типа Дугина, придумывающих бредни о том, что наш дом не в Европе, а в какой-то там «Евразии», производной от слова «Азия». Фактически отрицание державниками европейского проекта развития России в угоду «евразийскому» проекту не что иное, как банальное прикрытие сдачи национальных российских интересов Китаю и странам исламского мира. Но у либералов не хватило ума взять на вооружение именно такой дискурс: считалось «неприличным» педалировать национальный вопрос. В результате у нас сложилась парадоксальная ситуация: в то время как либеральная модернизация в Восточной Европе опиралась на мощную по-литику националистических сил, у нас эти силы оказались жестко разведены по разным углам политической жизни, вплоть до полной нерукопожатности».

А вот это уже аргументация для традиционной аудитории. Как провести тезис о «европейском доме», не особенно популярный у патриотов? Здесь нужно разыграть патриотическую карту: «путинисты» - те, кто «отдают» «территории и ресурсы». «Ласкают авторитарных князьков» - здесь уже лексика прямо «державническая». Именно «князьками» называют державники «мятежных» губернаторов. Но державническая аргументация у Милова парадоксально направлена как раз против державников.

Слово «черносотенец» в устах либералов стало нарицательным сначала для русских националистов (или «русских фашистов»), а затем для всех державных патриотов вообще. Конечно, «евразийца» Дугина сложнее всего обвинить в «русском фашизме». Интересно, что с самой евразийской идеологией Милов не спорит. Он дискредитирует ее словом «бредни». Коротко и ясно. Далее – прямая подмена тезиса. «Все, что говорит этот человек - направлено против вас!» -

Уведомляет аудиторию Милов. Евразийская идеология на самом деле направлена против вас! Просто они хотят сдать национальные российские интересы Китаю и исламскому миру! Таким образом, и «путинисты» и «евразийцы» дискредитируются через один тезис, вернее, через его подмену. Само слово «Евразия» лингвистически связано с «Европой» так же как с «Азией». Милов намеренно подчеркивает корень «Азия», который для него является негативным.

Понятие «патриотизм» неотъемлемо от понятия «держава». Зачем защищать национальные интересы? Ради державы, родины. В аргументации Милова «державники» (то есть патриоты) – это те, кто сдает национальные интересы. Традиционные ценности искусно стравливаются в одном абзаце.

«Для этого были объективные причины. Исторически российские националисты произрастали из черносотенцев-державников, у которых действительно было мало общего с либералами. Но эта история все больше уходит в прошлое. Сегодня ключевой вопрос повестки дня – культурное самоопределение, европейцы мы или азиаты. Спрятаться за искусственным термином «евразийство» не получится. <…>

Необходим в целом либеральный национальный проект для России, направленный на укрепление культурной самоидентификации русских как европейцев, а не иначе. Больше нельзя отдавать русскую национальную повестку дня радикальным националистам, если мы не хотим получить манежную площадь в масштабе страны».

Так уж повелось, что наше общество страдает вечным комплексом неполноценности, раздумывая, отнести себя к «дикой Азии» или «цивилизованной Европе». С первой связываются исключительно негативные смыслы: «жестокость», «дикость», «невежество», «рабство», «грязь» и т.д. А «Европа» - это всегда «цивилизация», «просвещение», «свободы», «комфорт» и т.д. Автор дает понять читателю, что сейчас перед ним стоит решающий выбор: весь «негатив», связанный с Азией, или весь «позитив», связанный с Европой. Таким образом, «либеральный национальный проект» - это и есть весь «позитив», связанный с Европой. Но главное даже не то, что он национальный (этот способ идентификации либерала с традиционной аудиторией, способ отодвинуть державников), а то, что он либеральный. Либерализм всегда ассоциировался именно с Европой. Поэтому, европейский проект равно либеральный и наоборот.

Александр Подрабинек делает шаг еще дальше – для него уже нет и не может быть никакого национализма. Только общечеловеческие ценности, отсюда нелюбовь к ксенофобии. «Национализм с человеческим лицом или дань безумствам» - критика идеи «европейского национализма» Владимира Милова:

«Не буду подробно останавливаться на том пренебрежении, с кото-рым автор относится к “общечеловеческим ценностям”, полагая их “фиговым листком”, которым либералы прикрывают свое бездействие. В конце концов, у каждого могут быть свои устоявшиеся неприязни – одни терпеть не могут евреев и интеллигенцию, других тошнит от классической литературы и общечеловеческих ценностей. Имеют право» .

Так уж повелось, что в нашем обществе «классическая литература» стала почти святыней. «Общечеловеческие ценности» вызывают несколько меньший эмоциональный восторг. Но здесь они приравниваются к классической литературе. И если человека от этой великой святыни «тошнит», то, значит, с ним разговаривать вовсе не о чем. «Имеют право» в таком контексте политкорректное «бывают же выродки». То есть, это такие же изверги, как те, которые ненавидят евреев (как гитлеровцы, например). Оппонент дискредитирован. Сами националистические идеи вписаны уже в совершенно определенный, негативный контекст.

«Вопрос в другом – как обосновывает Владимир Милов необходимость либералам взять на вооружение национализм? И тут у автора с аргументами совсем плохо. Отправной точкой для рассуждений служат недавние события на Манежной площади в Москве. Националистический бунт Милов объясняет, прежде всего, недальновидной политикой московских властей. <…>

Как будто бесчеловечная эксплуатация и отсутствие социальных гарантий – это вина, прежде всего, самих трудовых мигрантов! В самом деле, стыдно обвинять мигрантов в том, что они не в состоянии защитить свои права, в то время как относительно благополучное коренное население смотрит на них свысока и не в состоянии обуздать произвол, чинимый местными властями. Да, асоциальная среда; да, рассадник коррупции. Но это наша власть создает мигрантам асоциальные условия, это наша власть пользуется рабским трудом мигрантов, это наша власть жиреет на взращенной ею коррупции. Наша, несмотря на то, что мы ее не выбирали. Наша, потому что мы ее терпим. Так кого все-таки следует обвинять в сложившейся ситуации: трудовых мигрантов или собственную власть?

Милов хоть и выступает в своей статье обличителем власти, но де-лает это странно. Он обвиняет ее в недостаточной работе с мигрантами, в то время как более всего она виновата в поощрении коррупции и преступности в собственной среде».

Это устойчивая конфронтация либерального оратора и власти. В текстах либерала власть устойчиво наделяется следующими качествами: «коррупция» и «произвол». Но не любая власть, а именно «наша». Вывод для читателя: «наша власть = коррупция и произвол». Поэтому, когда у власти с кем-то «не складываются отношения», виновата всегда власть и у нее появляются многочисленные жертвы. Вывод: не местное население – жертвы мигрантов, а мигранты, как и местное население – жертвы власти.

По логике, жертвы одного и того же врага должны объединиться против него. Местное население и трудовые мигранты должны объединиться против негодной российской власти. Таким образом, слушателю в очередной раз навязывается некачественное решение, потенциально создающее революционную ситуацию.

Если внимательно вчитаться в текст, можно заметить интересные вещи. Мы уже выяснили, что и мигранты и местное население являются жертвами власти. Но это только верхний уровень текста. Более глубокий уровень дает нам вот что. Да, и те и другие – жертвы. Но какие? «Мигранты» - те, кто «не в состоянии защитить свои права» – оратор определяет ситуацию так: «обвинять их в этом стыдно»

Кому должно быть «стыдно»? Местному населению. «Местное население» - те, кто «не в состоянии защитить свои права» – оратор определяет ситуацию так: «им за это должно быть стыдно». То есть, местному населению должно быть стыдно дважды: за себя и за мигрантов, которых они не могут защитить от своей плохой власти при своем «относительном благополучии». Мало того, что не защищают, еще и смотрят «свысока». Довольно сильный образ для традиционного российского общества, отличающегося обостренным чувством социальной справедливости. Таким образом, аудитория видит три категории «граждан»: черный полюс плохой власти. Местное население, с которым соединены такие понятия, как «благополучие» (значит, сытость), «несправедливые обвинения в адрес беззащитных», «слабость» и «трусость». Третья категория – мигранты, которые, в общем, невинные жертвы. Хотя они и совершают преступления, но их в буквальном смысле, заставляет так поступать гнусная власть.

Лингвистически оратор изображает взаимоотношения власти и обще-ства с помощью понятий «благодаря» и «вопреки». Эта «гнусная» власть является «нашей» вопреки тому, что мы ее не выбирали, но благодаря тому, что мы ее «терпим». То есть, это и вина и беда общества. Следовательно, для борьбы с властью двойной мотив: с одной стороны, отомстить ей за свою беду, а с другой стороны, «очиститься» в борьбе с ней «от своей вины». Поэтому выступать «обличителем власти» - прекрасно, главное, делать это с правильной позиции.

А теперь переходим от лингвистики к идее этого отрывка. С точки зрения Подрабинека, работа с мигрантами не имеет значения. Имеет значение только противостояние коррумпированным властям. А что такое работа с мигрантами с позиции традиционной ценностной системы? Это часть национально-государственного строительства, неотъемлемого от исторического опыта страны. А так как у России богатейший имперский опыт, то и работа с мигрантами должна вестись с его учетом.

Владимир Милов также говорит о работе с мигрантами, но не дает конкретного рецепта. Вопрос, как должна проходить социализация мигрантов? Одних «общечеловеческих» ценностей тут явно недостаточно, что признает и сам Милов.

А вот политический взгляд, противоположный либеральному, который дает оратор консервативного направления. Большое внимание исследованию межнациональной проблематики уделила Н.А. Нарочницкая, историк, специалист в области международных отношений, известный консервативный мыслитель:

«Поэтому, когда вы обсуждаете «имперство», надо еще долго восстанавливать в сознании людей положительный смысл слова «империя», ошельмованной в XX веке. Я и работаю в этом направлении, но сколько людей соблазняли за последние годы: отказавшись от имперства, Россия заживет как Швейцария! Маленькой – она станет, но не заживет и не разживется. Слава Богу, это уже не имеет власти над умами. Я же считаю, что Россия может быть только империей, и это не блестящая мишура на национальном платье, а залог целостности. Высокая идея нужна и потому, что мы многонациональны и окружены иными цивилизациями, а не просто государствами, и потому, что живем на огромной территории с тяжелейшими природными условиями, недооцененными как большевиками, так и нынешними идеологами. Это иллюзия. Кстати, еще Карл Шмит, консервативный философ права, саркастически заметил, что у либерального капитализма и у Ленина одна цель – «электрификация всей земли», и разница между ними только в разных способах электрификации. При таком рационалистическом отношении, конечно, идея империи не является мобилизующей для обывателя, но обыватель должен знать: по рациональным критериям жизнь на большей части России вообще нерентабельна!

Помните, в «Поединке» Куприна есть сцена приведения к присяге полка. Сначала православный священник приводит к присяге православных, потом ксендз – поляков, «за неимением пастора штабс-капитан Дитц» приводит нескольких лютеран, затем мулла – магометан, потом язычнику-марийцу на шпаге подносят хлеб, и он клянется солнцем и луной в верности Государю. Потрясающая сцена! Какая же это тюрьма народов?! В армии какого «демократического» государства вы такое найдете?»

Подрабинек дискредитирует аргументацию оппонента различными методами: «Популярные лозунги и массовые движения не всегда основывались на реальных проблемах. Например, на рубеже первого и второго тысячелетий были очень популярны эсхатологические теории, и ожидание конца света было по-настоящему массовым. Реальная проблема? В Средние века во Флоренции Савонарола имел массовую общественную поддержку, проповедуя, что все зло приходит в мир через просвещение и светскую жизнь. Реальная проблема? В нацистской Германии вся страна была в восторге от идеи национал-социалистов, что все беды мира происходят от евреев. Реальная проблема? Тогда нацисты попытались решить эту «реальную», по их разумению, проблему так: уничтожить все 11 миллионов евреев, что проживали на тот момент в Европе. Реальная проблема националистов состоит в том, что причины всех своих личных неудач они склонны искать в окружающих, а не в самих себе и выбирают на роль виновников самых слабых и беззащитных».

1) Конца света ждали, причем аж тысячу лет назад, а он так и не наступил. – Сведение позиции оппонента к абсурду. 2) «Религиозный фанатизм» и «мракобесие» «плохо» - «просвещение» «хорошо». – Либерал апеллирует к секулярному сознанию. 3) Победа над германским нацизмом в нашем обществе безусловная ценность. Националисты = гитлеровцы – самое типичное обвинение либе-рального оратора. Развивается оппозиция: сильные, но бессовестные, трусливые, безот-ветственные – слабые, невинные и беззащитные

«Пытаясь придать респектабельность своим рассуждениям о национализме с человеческим лицом, Милов приводит лукавый довод, что антикоммунистические «бархатные» революции в Восточной Европе и более поздние «оранжевые» были замешаны на национализме <…>. Должен разочаровать Владимира Станиславовича: революции 1989 года в Восточной Европе имели не националистический оттенок, а нацио-нально-освободительный, точнее – антиимперский. Это не одно и то же. Разумеется, в каждой стране есть свои убогие, живущие националистическим мечтаниями. Однако, в основном, отношение в этих странах к Советскому Союзу было тогда не антирусским, а антисоветским. Бывшие страны социалистического лагеря, как и позже «братские советские» республики, отгораживаясь от Москвы как от центра имперской экспансии, как от возможной угрозы нового порабощения. Вот и вся их национальная составляющая. Да, у нас такого аргумента, как это, может быть, ни обидно Владимиру Милову, нет. Нам даже не на кого свалить наши беды. Мы сами себе угроза. Мы были и остаемся опасным соседом для окружающих нас стран. Впрочем, для некоторых в нашей стране это предмет гордости. “Пора вернуться в европейский дом”, - пишет Милов. Кто бы спорил! Но европейский дом – это не кусок территории, это – европейский образ жизни и ценности, среди которых далеко не последнее место занимает культура толерантности. Нас, с нашей ксенофобией, даже в мягкой миловской упаковке, там вряд ли ждут. Не видать нам Европы, как своих ушей, если мы будем решать межэтнические проблемы так, как нам советует Владимир Милов».

«Все европейское хорошо» - по поводу этого утверждения оба либерала сходятся во мнениях. Разница в частностях. «Империя – это плохо» - здесь Милов и Подрабинек также согласны.

Вот Порабинек дискредитирует понятие «империя», описывая его словами: «экспансия», «угроза порабощения», «то, от чего надо отгородиться» Понятие «националистический» обычно несет в себе некую долю негативного смысла, чем и пользуется оратор. «Национально-освободительный» звучит привлекательно, но Подрабинек поступает осторожно: «антиимперский» все же лучше. «Разрезать нас на такое количество маленьких кусочков, чтобы мы больше не могли творить зло», - сказала Валерия Новодворская о России. Подрабинек с ней солидарен. Действительно, Россия все еще слишком большая для полноценной интеграции с «цивилизованным миром». Как отмечает Ю. Пивоваров, для России было бы полезно уйти из Сибири. Тогда есть шанс, что «со временем нас включат в состав ЕС». Видимо, в отличие от многих других поборников интеграции, Пивоваров понимает, что нельзя интегрировать большее в меньшее, и предлагает простой рецепт: большее под кодовым названием Россия уменьшить.

Что такое «угроза»? Это то, с чем следует бороться, то, от чего необходимо избавиться. Вывод: стране необходимо избавиться от такого состояния, в котором она является угрозой себе и соседям. Вопрос, что это за состояние? Очевидно, что слабая страна ни для кого угрозы не представляет. Зависимая, тем более. «Некоторые» в таком контексте понимается как «в семье не без уро-да», «ну, что ж поделаешь». Правда, эти некоторые всего лишь придерживаются одной из традиционных ценностей, а именно, патриотизма, который предполагает сохранение национальной чести и достоинства. Но кто же нас просит придерживаться этих «ущербных» ценностей? По мнению обоих либеральных авторов, для нас есть другая, лучшая ценностная система. Например, культура толерантности. «Европейский дом». Если есть дом, в который нужно «вернуться», значит, это «наш» дом. «Возвращаются» в дом те, которые из него «ушли». А как называют тех, которые ушли из своего дома? Ответ: «бездомными». Следовательно, пока наша страна не вернется в «европейский дом», или, в переводе на юридический язык, не «интегрируется в состав ЕС», она будет бездомной. А языковое сознание говорит, что возвращаться в свой дом хорошо, а быть бездомным – плохо.

Продолжение следует  

Анастасия Ковалева