Не один, не три, но именно два восклицательных знака любил вколачивать Ильич в концы предложений, огораживая такие сочинения, как «Государство и революция», пунктуационным частоколом.  Отбросив  психоаналитические, лингвистические, историко-культурологические и другие профанные способы интерпретации данного феномена, прибегнем к сакральной герменевтике.  

«Все, что приближается к сущности, раздваивается», – утверждал великий Парвулеско.

Но приближался ли к сущности Ленин? – вот вопрос. А не обратиться ли нам к Аристотелю с этим вопросом? Что такое сущность? Это очень сложная философская проблема. Каждая вещь, предмет или природное существо, состоит из двух нераздельных, взаимообусловленных принципов: материи и формы. Мы не будем касаться сейчас причин, энергий и потенций, мы также оставим в покое аристотелевскую энтелехию и все его категории. Нас интересует материя и форма – два онтологических начала. На этих двух принципах строится  гилеморфизм (от гиле (ΰλη) – "материя" и морфе (μορφή) – "форма") – парадигмальное учение средневековой метафизики. Материя – это пассивное, женское, рабское, зависимое начало, которое всё время стремится к регрессу, к высвобождению, но и хочет быть подчиненным. Такой парадокс ей свойствен. Я думаю, что вполне допустимо применять подобный психологический анализ онтологических начал. Поэтому мы продолжим: материя бунтует, распадается, но предрасположена к оформлению. К примеру, стол: он постепенно расшатывается и в конце концов обрушивается под чьим-то весом. Такое бывает, особенно в молодых семьях. Тогда стол превращается в бесформенную массу, и это уже не стол, а какая-то куча материи, которая чревата быть столом. Придёт плотник и внедрит в неё форму – тогда и стол вновь станет бытийствовать. Тут надо заметить, что материя никогда не бывает абсолютно бесформенной: даже если стол перемолоть в щепки, всё равно это будет какая-то ограниченная определёнными параметрами куча щепок. Можем перемолоть их в пыль и развеять над Ладожским озером, но и тогда не получим актуально данной изначальной материи. Просто ничего вообще не будет. Первая материя не дана в чувственном опыте. Но и плотник без соответствующего материала будет метаться со своей идеей стола, как дурак. Таким образом, для бытия вещи незаменимы материя и форма, остальное всё приложится. Теперь неплохо бы применить это к политике. Для Аристотеля государство является вещью, как стол. Если у этого стола-государства не расшатаны ножки, то это значит, что установлена монархия или аристократия. А демократия, по Аристотелю, это когда ножки валяются в стороне и все жрут на полу, на оставшейся доске. Что делает Ленин, когда хочет устранить государство?  Всматривается в простую бессловесную материю, которой является народ по отношению к вещи-государству (как утверждает Аристотель, народ есть сырое дерево, а государство – это тот самый стол), всматривается и хочет «освободить» его от любого формирующего начала. Что на это скажет сам Ильич? Он ведь читал Стагирита, и даже сохранились его комментарии к «Метафизике».

Схоластика и поповщина взяли мертвое у Аристотеля, а не живое: запросы, искания, лабиринт, заплутался человек…[1]

Вот что решил Владимир Ильич Ленин. Аристотель-то ему понравился, но без схоластической «поповщины». Хороший был человек, с Платоном спорил, но запутался в собственных построениях… ему бы туда Маркса: «Прехарактерна и глубоко интересна (в начале «Метафизики») полемика с Платоном и "недоуменные", прелестные по наивности, вопросы  насчет чепухи идеализма. И все это при самой беспомощной путанице вокруг основного, понятия и отдельного».

Так, походя, Ленин решил главную проблему в истории философии. А потом и вовсе уже возрадовался Ильич, штудируя учителя Александра: «Прелестно! Нет сомнений в реальности внешнего мира. Путается человек именно в диалектике общего и отдельного, понятия и ощущения etc., сущности и явления etc.».

Итак, для Аристотеля такие персонажи, как Ленин, стремящиеся к наибольшей демократизации, всего-навсего предшественники тирании, потому что, как по Платону, так и по Аристотелю, тиранические режимы являются следующей стадией деградации после крайней демократии. Таким образом, сама история показала, кто запутался и оказался более наивным.

Но не будем забывать, что Ильич тем временем всё смотрит в бездну первой материи… в непостижимую бездну изначального хаоса. Стол разломан, все жрут на полу и радуются, что жизнь стала такой необычной, свободной.

Abyssus abyssum invocat – «бездна взывает к бездне». С одной стороны – народ, древесина, строительный лес; а с другой стороны – творческое начало, демиург, Первочеловек из герметического текста «Поймандр»:

Природа улыбнулась от любви, узрев отражение благолепия Человека в воде и его тень на земле. И он, увидев в Природе изображение, похожее на него самого, – а это было его собственное отражение в воде, – воспылал к ней любовью и возжелал поселиться здесь. В то же мгновение, как он это возжелал, он это и совершил и вселился в бессловесный образ (и была зачата форма, лишенная ума). Природа заключила своего возлюбленного в объятия, и они соединились во взаимной любви. И вот почему единственный из всех существ, живущих на земле, Человек двояк: смертен телом, бессмертен по своей сущности.

С тех пор всегда происходит одно и то же, как на личном, так и на политическом уровне: просто череда грехопадений, обманчивых иллюзий. Ленин взирает в нижние воды, а народ заключает своего возлюбленного в объятья. И всё рушится, всему наступает конец, пресловутые матросы отколупывают лепнину со стен барочных зданий. Просто от злобы – чтобы не было красиво, чтобы всё стало ближе к земле, к алой глине творения. Нам неведомо, чем закончится этот великий трагический космогенез, но каждый, кто вообще что-то способен знать, знает одно: всё действительно важное начинается с грехопадения. Есть точка невозврата, надкушенное яблоко, змий, распятый на кресте, сумрачный лес. После этого страшного опыта весь мир остаётся позади, неважно Ленин ты или Аристотель, созидаешь или разрушаешь – всё равно это уже другой уровень войны, теперь всё серьёзно. У тебя может обнаружиться золотое бедро, как у Пифагора, или, как у жреца Реи, Эпименида, бычье копыто с едой.  Должно быть, и Ленин обладал множеством подобных предметов силы. Пока что мы обнаружили только одну сакральную девиацию, затаившуюся в самих текстах Владимира Ильича Ленина. – Это удвоенный восклицательный знак. 

Восклицательный знак, на самом деле, представляет собой не что иное, как прерывистую черту гексаграммы И Цзин. Соответственно, каждые шесть восклицательных знаков  в сочинениях Ильича  являют собой  иероглиф Кунь – «исполнение».

Посмотрим, что  отвечает Книга перемен на двоичные восклицания Ленина.  При этом мы не будем брать в расчёт одиночные восклицательные знаки, т.к. они не были спровоцированы демоническим агентом. Только двоичное восклицание, равное заиканью жреца во время чтения ритуальной молитвы (со всеми вытекающими последствиями), действительно имеет значение, свидетельствует о явной аберрации астральных токов. Недаром же строгие правила русского языка не допускают случаев использования нескольких одинаковых интонационных знаков подряд.

В издании 1979 года работы «Государство и революция» впервые встречаем сакральный аффект двойного восклицания на странице 46: «Министры и парламентарии по профессии, изменники пролетариату и «деляческие» социалисты  наших дней предоставили критику парламентаризма всецело анархистам и на этом удивительно-разумном основании объявили всякую критику парламентаризма "анархизмом"!!».

Итак, у нас имеется две черты гексаграммы И Цзин. Обратимся к древнему каноническому  комментарию (1046-770 гг. до н.э.) первых черт иероглифа Кунь: «Выпавший иней может сразу же растаять под действием тепла, но он уже предвестник будущих морозов, когда появится крепкий лед и силы тьмы и холода проявятся в полной мере. Благородному человеку достаточно лишь намека, чтобы понять, как ситуация будет развиваться в дальнейшем».

Силы тьмы и холода… уже выпал первый иней, но кто мог знать тогда, в 1917-м, о «будущих морозах»? Разве что Александр Блок?..

Как часто плачем — вы и я —
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!

Теперь ты милой руку жмешь,
Играешь с нею, шутя,
И плачешь ты, заметив ложь,
Или в руке любимой нож,
Дитя, дитя!

Лжи и коварству меры нет,
А смерть — далека.
Всё будет чернее страшный свет,
И всё безумней вихрь планет
Еще века, века!

И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы и я.
Всё небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия…

Интересное наблюдение: непосредственно перед аффектом двойного восклицания  в тексте Владимира Ильича  увеличивается количество слов, выделенных курсивом; предложения всё больше усложняются однородными членами, растёт число единичных интонационных знаков.

Следующее парное восклицание находим  уже на  48-й странице (что подтверждает выдвинутую выше теорию  лавинообразности ленинских эксцессов): «Характерно тут только то, что, находясь в министерском обществе с кадетами, господа Черновы, Русановы, Зензиновы и прочие редакторы "Дела Народа" настолько потеряли стыд, что не стесняются публично, как о пустячке, рассказывать, не краснея, что "у них в министерствах всё по-старому"!!».

Недаром и мы обращаемся к книге перемен. «По-старому» уже ничего никогда не будет, включая методологию науки и репрезентативную форму познавательной парадигмы. Только авангард!! Что же говорит Книга перемен по поводу вышеприведённого восклицания, которое соответствует третьей и четвёртой линии?

По-прежнему довлеют силы тьмы. Опять требуется держаться в тени. Поэтому сказано: завяжи мешок, то есть скрывай свои качества. И хотя и похвалы тебе не будет, но и опасности ты избежишь.

Создаётся впечатление, что И Цзин в данном случае обращается напрямую к Ленину, или к духу Ленина. Таким образом, наш герменевтический эксперимент превратился в спиритический сеанс. Воочию предстают все эти министерства, где торжествуют силы тьмы:  господа Черновы, Русановы, Зензиновы. Что же буквально советует Книга перемен Владимиру Ильичу Ленину? Натурально, как Тютчев пропел:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне.

Следующее парное восклицание Ильича гласит: «Именно: эта формула истолковывалась так, будто  и для партии революционного пролетариата вопрос о религии есть частное дело!!».

Дух Ленина уже вошёл с нами в контакт и глаголет осмысленно, по делу. Посмотрим, что ответит  И Цзин. Комментарий к последним чертам  знака Кунь: «Любая попытка достигнуть большего приведет к переразвитию процесса. Тьма (дракон с жёлтой кровью) вступит в бой со Светом (дракон с чёрной кровью). Прольется кровь».

Неплохо, да? Интересно было бы узнать, какого цвета она была у Ленина.  Предположим, что дракон с чёрной кровью – это Черная сотня. А вот что говорит Ленин: «Отряды революционной армии должны тотчас же изучить, кто, где и как составляет чёрные сотни, а затем не ограничиваться одной проповедью (это полезно, но этого одного мало), а выступать и вооружённой силой, избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры и т. д. и т. д.».

Чёрный и желтый…  первое, что приходит на ум, – герб семейства Гогенштауфен. Или своеобразная  «цветовая азбука» Рембо, политическая: Ленин – желтый, Сталин – красный,  Дуче – чёрный, Гитлер – коричневый, Кодряну – зелёный (зелёнорубашечники Железной гвардии), а Мао  Цзэдуна уже до нас растерзал Энди Уорхол.  Настало время, когда во всём этом несложно запутаться, поэтому древний комментарий к гексаграмме Кунь заканчивается следующим  резюме: «Во время действий сил Тьмы благоприятна только лишь вечная стойкость».

[1] Конспект книги Аристотеля «Метафизика». Написано в 1915 г. Впервые напечатано в 1930 г. В ленинском сборнике xii 

 

Антон Заньковский