Мировой финансово-политический кризис продолжает развиваться. Другими словами, углубляется кризис политической системы, которую можно назвать либеральным мировым проектом. Во что он выльется – сказать трудно, но и сам по себе он будоражит умы, и уже началась дискуссия о возможных его преемниках, в первую очередь о Красном проекте. Похоже, что мир переживает историческое дежавю – ведь предыдущий Красный коммунистический проект в начале ХХ века также родился из кризиса либерально-просвещенческого проекта своего времени, хотя и отягощенного монархическим наследством. Неужели все повторится сначала?

Когда сегодня говорят о возрождении Красного проекта, что под этим понимают? Продолжение строительства коммунизма-социализма «с человеческим лицом» в отдельно взятой стране, на что указывает первое слово аббревиатуры КПРФ? Возобновление борьбы «за счастье всего человечества»? Или это просто ностальгия по советскому прошлому, тому, что в нем было великого, по чувству справедливости и равенства той эпохи? Наверное, это все же ностальгия. Чувство, конечно, прекрасное, но построить на нем СССР-2? Это слишком похоже на утопию. Но в этом и ее сила: Россия уже подпадала под скромное обаяние утопии…

Либеральные и иные политические деятели выдают Евразийский проект за «игру ума» русских эмигрантов-интеллектуалов, воображение которых поразил масштаб революции 1917 года, которые якобы были слишком эмоциональны и далеки от действительности и тогда, а сегодня их идеи подавно устарели. Эти упреки не новы – они  высказывались и в начале ХХ века, а потому недорого стоят.

Суть дела в том, что евразийство – это, пожалуй, единственная целиком российская культурно-политическая и философская доктрина, выработанная русскими мыслителями от Хомякова и Данилевского до Трубецкого и Савицкого. В то время как после Петра I Россия политически жила и до сих пор живет по западным доктринам, которые, естественно, ставят во главу угла западные национальные и культурные интересы. Поэтому, кстати, упомянутые имена русских мыслителей слишком многим читателям мало что значат, особенно в сравнении с западными философами и политиками.

Суть дела также в том, что политика, в известной степени, вырастает из культурной среды; последняя у нас по-прежнему вестернизирована, особенно в верхах, и порождает феномен прозападного либерализма. Поэтому, когда евразийцы говорят, что «квалификация русской культуры как «евразийской» более выражает сущность явления, чем какая-либо иная» и называют себя стронниками «русского культурного своеобразия» (Петр Савицкий, статья «Евразийство»), они покушаются этим на «святая святых» наших либералов, ставя под сомнение их «культурный» европейский приоритет. Что, естественно, вызывает жесткую критику евразийства с момента его возникновения.

Красный коммунистический проект в России, или сталинская его модель, был, конечно, весьма далек от марксизма, о чем всегда говорили «истинные марксисты», начиная с Троцкого. Многие и сегодня видят в этом «порчу»  «русского коммунизма» и, соответственно, Красного проекта, которая и привела в итоге к развалу СССР. Но здесь они выдают уже свои взгляды за истину.

После окончания Гражданской войны и начала социалистического строительства в России Европа была уверена в скором крахе «русского коммунизма», поэтому, собственно, она и оставила в покое Россию. С этим были согласны и евразийцы, что марксова социальная доктрина ввиду ее утопизма обречена, и именно поэтому они продолжили разработку замещающей ее органичной для России идеологии. Коммунизм в России, однако, устоял и укрепился. Спрашивается, неужели все в Европе ошибались? Или марксизм в России радикально трансформировался?

Мне кажется, что уже Ленин политикой НЭПа и «мирного сосуществования» начал коренную ревизию марксизма, а Сталин ее продолжил, причем продолжил именно в направлении евразийской идеологической модели. Вот как пишет об этом современный исследователь евразийства Рустем Вахитов, философ из Уфы:

«Большевизм стал перерождаться в некий «консервативный» «русский коммунизм». Из советской жизни стали исчезать именно те черты, которые критиковали евразийцы и которые, по их мнению, должны были подорвать изнутри власть большевиков и открыть путь для новой «почвенной», «национальной» власти.

Сталин распустил «Общество воинствующих безбожников» Ярославского, и стал менять отношение государства к православной церкви, репрессии 30-х годов уничтожили наиболее одиозных и космополитичных, русофобских большевиков из «ленинской гвардии» – Троцкого, Бухарина, Каменева; в советскую пропаганду стали вводиться образы и символы русской национальной истории: князья, полководцы; были свернуты дикие педагогические эксперименты, расцветшие в первые годы после революции, наконец, сама программа большевиков дополнилась тезисом о «построении социализма в отдельно взятой стране» – большевистским коррелятом евразийского тезиса о самобытном и независимом пути развития России.

Вернувшийся в СССР Н.В. Устрялов замечает, что некоторые речи Сталина сильно напоминают ему евразийские тезисы… Неожиданно для правых евразийцев – так и не признавших это – режим большевиков сам переродился в «околоевразийском» направлении, так что все разговоры о будущем постбольшевистском евразийском правительстве обессмысливались…»

Получается, что репрессии 30-х годов имели в том числе и воспрепятствовать  планам марксистских космополитов, в первую очередь троцкистов, по превращению России в базу для перманентной мировой революции. Освободившаяся идеологическая ниша должна была быть чем-то заполнена – и она была заполнена отдельными положениями и элементами евразийской идеологии, которую не только Сталин, но и вся большевистская верхушка хорошо знала по операции «Трест», которую ОГПУ-НКВД провело против организации евразийцев-эмигрантов в 1927 году. И провело, как видим, с неожиданной для большевиков пользой.

В результате коммунизм в России приобрел со временем российские черты. Однако все национальное, что появилось в нем: от Пушкина до погон и офицерских званий у красных командиров, было, скорее всего, действительно заимствовано у евразийцев: победители усвоили многие идеи проигравших. Потом они сыграют огромную роль в войне с фашизмом, может быть, даже решающую.

С приходом к власти Хрущева в 50-х годах сталинский ревизионизм отбрасывается напрочь, ЦК КПСС обращается к истокам марксизма-ленинизма, то есть к марксистским догмам, и СССР начинает бороться «за мир во всем мире» по марксовым рецептам. Фактически берет реванш троцкизм, хотя уже и без Троцкого. Такой поворот событий обостряет идеологическое противостояние СССР с Западом, приводит к глобальной конфронтации, а затем и к общечеловеку М.С. Горбачеву. СССР опять стал на путь утопии, и это не могло не закончиться катастрофой.

…Будущее вырастает из настоящего, то есть отдельные его фрагменты и тенденции мы уже видим в жизни. И это – евразийские тенденции. В СССР эстафету от первых евразийцев принял Л.Н. Гумилев (1912-1992), «последний евразиец», как он сам себя называл. Гумилев разработал, по сути, евразийскую философию истории России на основе своей теории пассионарного этногенеза. 1 октября 2012 года Гумилевский Конгресс в Санкт-Петербурге отметит 100-летие со дня рождения Гумилева и продолжит изучение его творческого наследия. В России и других странах бывшего СССР создаются евразийские партии, движения, клубы, сам топоним «Евразия» все больше употребляется в обществе. Причем это объективный процесс – его диктуют политические и экономические обстоятельства, в том числе и нашей партии власти.

Отталкиваясь от опыта Европы, Россия создает Евразийский союз и Таможенный союз, и этим уже реально вступает в Евразийский проект в широком смысле слова. В том смысле, который имели ввиду отцы-основатели евразийской идеи, Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, Г.В. Флоровский и П.П. Сувчинский, авторы первого программного евразийского документа – сборника статей с красноречивым названием «Исход к Востоку» (София, 1921). Если была Россия-СССР, то почему невозможна Россия-Евразия? Евразийцы считают, что она единственно и возможна. «Если Россия спасется (в XXI веке – В.К.), то спасется как евразийская держава и только через евразийство», – скажет Гумилев в конце своей жизни, наблюдая перестроечные процессы.

Виктор Каменев