Четвёртая политическая теория - это волевое конструирование Традиции с опорой на деконструкцию современности Александр Дугин
Критика (нео)либерализма «сверху»
Хайнрих Майер в книге «Карл Шмитт, Лео Штраус и Понятие политического» пишет, что миру, который пытается уклониться от различения друга и врага, Шмитт наглядно показывает неизбежность радикального Или-или, чтобы обострить «сознание чрезвычайной ситуации» и снова пробудить способность, проявляющуюся в те мгновения, «когда враг с конкретной ясностью обнаруживается как враг»[1]. Несомненно, что сегодня мы безошибочно можем назвать нашего врага по имени. Этот идеологический (и онтологический) враг – либерал, приверженец политической теории, которая одержала победу над двумя идеологиями двадцатого столетия – коммунизмом и фашизмом (национал-социализмом). С последствиями этой победы мы имеем дело сегодня. Говоря «мы», я имею в виду не какое-либо абстрактное политическое образование, но представителей евразийской геополитической традиции, или линии теллурократической геополитики (соответственно, враги определяются через причастность к талассократической геополитике). Лео Штраус, комментируя фундаментальный труд «Понятие политического», отмечает, что при всей содержащейся в нём радикальной критике либерализма, Шмитт не доводит её до конца, поскольку предпринятая им критика «разворачивается и остаётся в горизонте либерализма». «Его антилиберальная тенденция, - считает Штраус, - сдерживается до сих пор ещё не преодоленной «систематикой либерального мышления», которая, по признанию самого Шмитта, «несмотря на все неудачи, сегодня в Европе пока не заменена никакой другой системой»[2]. Критика либерализма в поле либерализма невозможна; без решительного преодоления (или, лучше сказать, «обрушения») либерального дискурса не может быть создана никакая замена. Нам хорошо известно, что все три главенствующие политические идеологии прошлого столетия – либерализм, коммунизм, фашизм (первая, вторая и третья политические теории) - являются порождениями эпохи модерна. Парадигмальный переход к постмодерну с необходимостью подразумевает появление политической теории, находящейся за пределами трёх предыдущих (кроме того, с учетом политических метаморфоз либерализма, которые можно свести к единому определению – «неолиберализм» - потребность в чётко обоснованной альтернативе становится безусловной). Только освободившись от клещей либеральной доктрины, можно перейти к её тотальной критике. Шаг за пределы модерна не означает: а) попытки создания коммунистической доктрины номер два, б) возможности обоснования неофашистской идеологии, способной встать на место альтернативной политической теории контрлиберального толка. От нас требуется совершить политический выбор, который предопределит будущее мирового порядка, уже сейчас находящегося на грани перехода к многополярности, конституируемой четырьмя полюсами, где наличие евразийского полюса является обязательным. Этот политический выбор, кроме того, означает сознательное принятие концепта Четвёртой политической теории, позволяющей осуществить критику (нео)либерализма «сверху».
«Другая Европа»
«Только немногие могут всерьёз оспаривать тот факт, что сегодня в общем все европейское общество посреди пугающего чувства кризиса и неприятного ощущения, охватившего лучшие умы, взывает к идеалу высшей мировой культуры – культуры, в которой новый принцип должен вновь привести силы и носителей рассеянных европейских традиций к единству», - так начинает своё эссе «О духовных предпосылках европейского единства» итальянский мыслитель Юлиус Эвола[3]. Мы, представители евразийской политической философии, выстраиваем стратегические отношения с последними сопротивляющимися и восстающими Европы, с теми, кто даже посреди руин сохраняет мужество отстаивать высшие, героические, традиционные ценности. Размышляя о предпосылках нового европейского единства, Эвола подчеркивает, что опасность близится как со стороны России, так и со стороны Америки. В этом эссе речь идёт об историческом периоде, который характеризовался двухполярной системой мироустройства; в этой модели наличествовали два полюса, два гегемона – СССР и США. Сегодня мы имеем однополярную модель и единственного гегемона в лице Соединенных Штатов и, соответственно, находимся внутри победившего либерального дискурса, переживающего еле заметные метаморфозы. При всей разнице между двумя историческими периодами, кризис Европы не просто остался нерешенной проблемой, но и значительно усилился. Но о какой Европе мы говорим? В одном из интервью Александр Дугин отметил, что сегодня существует две Европы: «либеральная Европа» (или «Европа-1») с её идеей «открытого общества», прав человека, регистрации гомосексуальных браков, юридической легализации шведской семьи, и «другая Европа» («Европа-2») – политически ангажированная, мыслящая, интеллектуальная, духовная, рассматривающая нынешний статус-кво и доминацию либерального дискурса как настоящую катастрофу и предательство европейской традиции. «Прошло много лет с тех времен, когда Запад знал, чем «традиция» является в наивысшем значении; антитрадиционный дух и западный дух стали синонимами ещё с периода Возрождения. «Традиция» в полном смысле – это черта периодов, которые Вико называл «героическими веками» - где существовала единственная созидательная сила с метафизическими корнями, проявленная в обычаях и в религии, законе, мифе, художественных созданиях – во всех частных областях существования»[4], - пишет Юлиус Эвола. Последние сопротивляющиеся и восстающие – это представители «другой Европы».
В работе «Европа и глобализация» Ален де Бенуа обращает внимание на то, что у Европы «есть все необходимые козыри для того, чтобы свергнуть американскую гегемонию и без колебаний стать главной мировой силой». Тем не менее, Европа удерживается от принятия стратегического решения, позволяя США сбрасывать себя в бездну бессилия и тотального угасания; большинство европейцев утратили свою идентичность, и лишь немногочисленные представители «другой Европы» все ещё хранят верность наследию европейской традиции. Четвертый номос Земли, к которому мы вплотную приблизились, характеризуется как «многополярный», или, что более точно, как потенциально многополярный, поскольку «гегемония в шести основных областях могущества – технологической, экономической, финансовой, военной, медийной и культурной – принадлежит только одной цивилизации – Соединенным Штатам Америки». Де Бенуа подчеркивает, что целью США является замедление неотвратимой трансформации западного универсума в планетарный плюриверсум. Радикальный разрыв с Америкой привел бы Европу к обретению суверенитета, возвращению подлинной идентичности (национальной, культурной и т.д.) и, как следствие, к утрате США статуса мирового гегемона.
Мы хотим указать на необходимость обнаружения Принципа, способного привести к единству, о котором говорил Эвола, и называем этот Принцип политическим учением, являющим собой строгую альтернативу либеральной идеологии. Это политическое учение, основоположником которого стал Александр Дугин, получило название The Fourth Political Theory (или Четвёртая Политическая Теория). Сегодня мы должны по-новому осмыслить историческую судьбу России и Европы. Не России – как части Европы, а России и Европы как двух «больших пространств» (Grossraum), двух цивилизаций: с одной стороны, исходя из многополярной модели мироустройства, акторами которой являются названные цивилизации, а с другой – учитывая многосторонний анализ взаимоотношений России и Европы, который преодолевает либеральную парадигму и даёт совершенно другую картину. Ален де Бенуа также подчёркивает, что Россия, находящаяся посередине Heartland`a, не является Европой, в то же время Европа принадлежит к евразийскому целому. Важно отметить, что итальянский философ, экс-губернатор Венеции и экс-депутат европарламента Массимо Каччари (в России больше известный как автор труда «Геофилософия Европы») предчувствовал четвертую теорию; во введении в его геофилософскую работу об этом сказано так: «…взамен упрощенной классической схемы с двумя полюсами – левым (марксисты) и правым (антимарксисты, консерваторы) и центром посередине Каччари говорит о целесообразности политической схемы, где, как минимум, четыре дистинкции».
«Историческая имитация»
Четвёртая политическая теория – враг либерализма. Но что собой в действительности представляет нынешний либерализм? От ответа на этот вопрос зависит наш стратегический план по уничтожению враждебной идеологии. Сегодня мы имеем дело с «неолиберализмом», или «пост-либерализмом», либерализмом неаутентичным. В книге «Четвёртая политическая теория» А.Дугин констатирует смену статуса либеральной идеологии при переходе от модерна к постмодерну, и описывает «панораму постлиберального гротеска»: «индивидуум» классического либерализма, бывший мерой всех вещей, становится пост-индивидуумом; частная собственность, завоевавшая почти сакральный статус, «превращается из того, чем человек владеет, в то, что владеет самим человеком»; возникает «общество спектакля» (Ги Дебор); граница между реальным и виртуальным стирается – мир обретает вид технического супермаркета; устраняются все формы над-индивидуальных авторитетов; на место государства становится «гражданское общество»; правило «экономика – это судьба» уступает место другому – «цифровой код – это судьба», словом, всё сводится к тотальной виртуальности. «Нет ничего более трагического, чем не знать того исторического момента, который мы переживаем в настоящее время. – Говорит Ален де Бенуа. – Это момент постмодернистской глобализации». Французский мыслитель подчеркивает актуальность вопроса о новом номосе («закон», «право») Земли или способе установления международных отношений. Итак, каким будет четвёртый номос? Де Бенуа рассматривает две возможности: приход к универсуму (или однополярному миру), что будет означать доминацию США, либо к плюриверсуму (многополярному миру), при котором разнообразие культур не будет находиться перед угрозой тотального поглощения и «переплавки». Безусловно, четвёртый номос Земли связан с Четвёртой политической теорией. Ален де Бенуа пишет, что «так же, как в модерне было три больших номоса Земли, так же существовало и три больших политических теории. В эпоху современности мы видели, как поочередно появлялись в 18 веке – либерализм, в 19 веке – социализм и в 20 веке – фашизм. Эти три идеологии исчезли в порядке обратном порядку их появления. То есть, самая недавняя исчезла первой (…) Четвёртый номос Земли призывает появление Четвёртой политической теории. Нельзя пока дать подробное описание этой четвертой теории, - продолжает де Бенуа. – Несомненно, она будет критична по отношению к тем теориям, которые предшествовали ей. Но одновременно она сможет сохранить то, что подлежит сохранению из предыдущих идеологий. Это будет синтез и вместе с тем снятие (Aufhebung) в гегелевском смысле».
При выработке идеологического фундамента четвёртой теории можно проанализировать положительные и отрицательные аспекты трёх нам известных политических теорий и заимствовать те из них, которые мы найдём приемлемыми. Это один из способов. Но это не значит, что других не существует. Мы также можем поставить вопрос о «политическом мимесисе», рассмотрев его с другой стороны.
К примеру, современные французские философы Ж.Лаку-Лабарт и Ж.-Л.Нанси предлагают ввести новый концепт «исторической имитации»[5]. Они акцентируют внимание на том, что по Европе давно бродит призрак подражания, «что, прежде всего, означает: подражания древним. Известно, какую роль сыграла античная модель (Спарта, Афины, Рим) в основании современных национальных государств и в строительстве их культуры»[6]. Фундаментальную роль «историческая имитация» сыграла и в концепции немецкого нацизма (и итальянского фашизма). Предлагается задуматься над тем, возможен ли в наши дни политический мимесис классической древности, и не следует ли говорить о необходимости нового поворота к античности? Не заключалась ли ошибка (повлекшая за собой поражение) последователей третьей политической теории в лице немецкого национал-социализма в том, что её подражание древним не учитывало важного момента: существования «двух Греций» - Аполлонической и Дионисийской, Греции светлого дня и Греции мистерий, Греции закона и героической строгости и Греции с её экстатическими ритуалами и жертвоприношениями? И, последнее: возможно ли возрождение античного духа не только на европейской, но и на русской почве? Иначе говоря, не следует ли прибегнуть к заимствованию не тех идеологических аспектов, что существуют в рамках политических теорий, порожденных модерном, а к «политическому мимесису» или «исторической имитации» более древних идеологем, что и будет радикальным выходом к построению политической теории по ту сторону модерна?
Применительно к России: создание Русской Школы Неоплатонизма ясно свидетельствует о серьёзности наших намерений и важности той роли, которую мы отводим Платону. «Проект Новой России должен начинаться с платонического оглашения», - считает А.Дугин. Тот факт, что в истории человечества так и не было отмечено возникновения Платонополиса, Государства Платона, может говорить о том, что всякая попытка его создания начиналась с намерения сократить дистанцию между современностью и античной древностью посредством приближения «к нам/к ним» греческого наследия, но вся суть заключается в том, что это «мы/они» сами должны возвыситься до греков. Не Град Небесный должен стать земным, но Град земной должен стать точной копией Града Небесного.
«Нацизм (и во многих отношениях итальянский фашизм) характеризуется тем, что он поставил своё собственное движение, собственную идеологию и собственное государство как действительное воплощение некоего мифа или как живой миф. Именно так и говорит Розенберг: Один мёртв, но в другом качестве, как сущность германской души, Один возрождается на наших глазах»[7], - пишут Ж.Лаку-Лабарт и Ж.-Л.Нанси. Национал-социализм представлял собой (не вполне удачный) синтез различных мифов: аполлоническая и дионисийская Греция не соприкасались, но сталкивались в политическом пространстве новой доктрины, что уже на раннем этапе свидетельствовало о будущем поражении в исторической битве. Но, кроме Греции (а Гитлер говорил о себе: «Я – грек»), национал-социализм также вобрал в себя элементы древнегерманского язычества, Средневековья и индоарийской традиции. Фашизм Муссолини, в свою очередь, представлял идеалистический миф об Италии как наследнице Рима. Юлиус Эвола пишет, что с доктриной государства фашизм «вернулся к традиции, лежащей в основе величайших европейских государств. Кроме того, он воскресил или, по крайней мере, попытался воскресить римскую идею, как высшую и особую интеграцию «мифа» о новом политическом организме, «сильном и органичном». Для Муссолини римская традиция была не простой фигурой речи, но «идеей силы», идеалом для воспитания нового типа человека, который должен был взять власть в свои руки. «Рим – наш миф» (1922 г.). Данные слова – свидетельство правильного выбора и великой отваги; в них сквозит желание протянуть мост над бездной веков, восстановить преемственность с единственно ценным наследием итальянской истории»[8]. Тем не менее, Муссолини так и не смог прийти к подлинному пониманию духовного измерения римского символа и Древнего Рима. Расовая доктрина
Роковой ошибкой немецкого национал-социализма стало искаженное понимание расовой доктрины, признающее исключительно «расизм первой степени» (биологический расизм). Первым звеном в этой цепи стало смешение понятий «нации» и «расы», что, по словам Эволы, было равносильно демократизации и деградации самого понятия расы. Мнения немногочисленных приверженцев другого понимания расовой теории, не принимались в расчёт. Что касается итальянского фашизма, с самого начала эта идеология была свободна от вульгарного толкования теории рас. В 1941 году Эволу вызвали в Венецианский дворец, где должна была состояться его встреча с Муссолини, который выразил большой интерес к работе под названием «Синтез расовой доктрины», увидев в ней «основу для формирования независимого фашистского и антиматериалистического расизма». Муссолини безоговорочно принял теорию трёх рас: духовной, душевной и физической (биологической). Эта теория находила прямое соответствие с идеями Платона: раса тела в государстве соответствовала demos, массе, раса души - стражам/воинам, раса духа – философам. Однако впоследствии на Муссолини надавили представители католической среды, увидевшие большую опасность в постановке расового вопроса на уровне духа, и теория трёх рас не получила должной огласки. Юлиус Эвола подчеркивал, что идея расы (выходящая за пределы обычного её понимания как антропологической и этнической единицы) находится в конфронтации с индивидуумом (что, безусловно, является положительной чертой расизма). Одним из практических значений расовой теории итальянский мыслитель называет «необходимость преодоления либеральной, индивидуалистической и рационалистической концепций, согласно которым индивид – это подобие атома, субъект в себе, который живет и имеет смысл только для себя самого». Таким образом, итальянский фашизм в своих истоках был изначально ориентирован на теорию трёх рас, что жестко отличает его от национал-социалистической доктрины, фанатично исповедовавшей биологический расизм.
В наши дни слово «раса» и его производные воспринимаются лишь в негативном ключе, поэтому прибегать к ним в обосновании той или иной идеологической структуры, было бы крайне неосторожным. Четвёртая политическая теория категорически отвергает расизм, включая его новейшие, постмодернистские формы, как: диктатура гламура, следование современным информационным трендам, идея однополярной глобализации (превосходство западных ценностей). Александр Дугин утверждает, что Четвёртая политическая теория отвергает «все формы нормативной иерархизации обществ по этническому, религиозному, социальному, технологическому, экономическому или культурному признаку. Общества можно сравнивать, но нельзя утверждать, что одно из них объективно лучше других».
Возвращаясь к «исторической имитации», можно поставить сразу несколько вопросов:
В каком направлении нам двигаться при создании Четвёртой политической теории – извлекать ли «здоровые элементы» из трёх политических идеологий, или же обратиться к платоновской Политейе и до-модернистскому, традиционному обществу (либо совместить оба подхода)?
Каким может быть гипотетический переход от Логоса к Мифосу в рамках политической идеологии? И в каких отношениях Четвертая политическая теория находится с мифом?
Каким может быть миф России и миф (или мифы) «другой Европы», находящие себе место в Четвёртой политической теории как фундаменте многополярного мира?
Все эти вопросы пока только заданы.
Александр Дугин считает, что Платон пожертвовал истиной мифа ради истины философии. Отсюда следует, что его Государство с самого начала было основано на аполлоническом принципе (строго отвергая дионисийский). Не следует ли пожертвовать истиной философии ради философии Другого начала, снимающей проблематику разделения Логоса и Мифоса? Политейя возможна только при наличии двух формирующих её принципов. Четвёртой политической теории нужен Миф, но Миф как Миф всеобщий, Миф как paradeigma, в рамках которой диалог России и «другой Европы» станет началом перехода к новой политической реальности.
Четвёртая политическая теория, по словам её основателя, это волевое конструирование Традиции с опорой на деконструкцию современности. Главным образом, речь идёт о полном устранении субъектов трёх теория 20 столетия: индивидуума – в либерализме, класса – в коммунизме, расы/национального государства – в национал-социализме и фашизме. Субъектом Четвёртой политической теории становится [хайдеггеровский] Dasein (нем. «вот-бытие», «здесь-бытие»), что делает её «фундаменталь-онтологической структурой, развернутой вокруг экзистенциальной антропологии». При этом Четвёртая политическая теория, настаивающая на многополярности, идёт дальше Хайдеггера и настаивает на множестве Dasein'ов. «Цепочка Dasein-культура-цивилизация-большое пространство-полюс многополярного мира дает совершенно новый контекст политического мышления. Индивидуума нет, Dasein его отменяет, вместо него фигурирует лишь вопрос аутентичного или неаутентичного экзистирования, то есть выбор das Mann или Selbst, вот это и кладется в основу 4ПТ. Класс и раса, а также государство (по меньшей мере, современное национальное буржуазное государство) - все это антропологические и онтологические конструкты Модерна, версии технэ, Ge-stell. Мы же проектируем экзистенциальное политическое устройство», - говорит Александр Дугин.
Таким образом, все попытки наших либеральных оппонентов дискредитировать Четвёртую политическую теорию как «новую версию национал-социализма» не имеют под собой никаких оснований, являясь лишь враждебной реакцией врага на выявление равного (либо превосходящего) по силе противника и стратегическими действиями, направленными на устранение риска скорого с ним столкновения. В очередной раз мы подчеркиваем, что Четвёртая политическая теория находится по ту сторону трёх политических идеологий и единственной чертой, сближающей её со второй и третьей теориями, можно назвать жесткое противостояние либерализму.
[1] Хайнрих Майер. Карл Шмитт, Лео Штраус и Понятие политического. О диалоге отсутствующих. М.: СКИМЕНЬ, 2012.
[2] Там же.
[3] Юлиус Эвола. О духовных предпосылках европейского единства // Традиция и Европа. Ex Nord Lux, 2009.
[4] Там же.
[5] Ф. Лаку-Лабарт, Ж.-Л. Нанси. Нацистский миф. Санкт-Петербург, 2002.
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Юлиус Эвола. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. М.: ACT, 2007.
