Итак, мы в общих чертах показали, как вытеснение Большого Человека из сферы социальной действительности трактуется в этносоциологической перспективе. Пока что эта демонстрация носила формальный характер: историческая драма вытеснения, развернувшаяся на полотне истории Нового времени, пока что отложена в своем нюансированном рассмотрении.
И все же один момент необходимо отметить уже сейчас: вытеснение Большого Человека из социальной жизни никогда не может быть полным и окончательным. По крайней мере, полнота этого вытеснения не мыслима в параметрах современного общества (сколь бы индивидуалистическим и релятивистским ни был его общий тренд). Речь идет о том, что, лишившись места с точки зрения организации общества как целого, Большой Человек продолжает питать своей возможностью современную культуру, которая без такого питания превратилась бы в чистую фикцию. Иными словами, я хочу сказать, что движение от образующего центра к периферии (от гуманизма максимального к гуманизму минимальному) реализуется в обществе модерна именно как движение, но не как результат или состояние.
Homo minimus, несмотря на свой заявленный статус, не может существовать сугубо автономно (этого подробнее мы еще коснемся ниже), он как бы паразитирует на «ресурсной базе» не допущенной к реализации возможности Большого Человека, добывая из его расщепленной субстанции энергию для формирования мотивов, предпочтений, образов себя. Без такой «подпитки» вообще никакая минимально-гуманистическая форма жизни не возможна. Быть может, это утверждение звучит слишком абстрактно, однако в серии последующих экспликаций я постараюсь наполнить его конкретными смыслами.
Мы уже говорили о том, что, помимо осуществления на уровне социальной организации, Большой Человек находит разнообразие возможных реализаций на маргиналиях культуры модерна. Это не совсем верно. Большой человек продолжает действовать в самом сердце современного сознания, однако, так, что природа этого действия остается неузнанной. Ниже я постараюсь показать, каким образом фигура Большого Человека служит имплицитным регулятивным принципом психической конституции современного индивида.
Психология к Большому Человеку
Я утверждаю, что императив реализации контакта с инстанцией Большого Человека, тяга к Большому Человеку на самом глубинном уровне определяет характер наших с вами социально-психических установок – как стихийных и спонтанных, так и самых изощрённых. В частности, это наглядно выражается в элементарном представлении об успехе и преуспеянии. Когда мы размышляем на тему жизненных перспектив, мы проецируем себя в будущее. Естественно, создаваемая проекция ограниченно соответствует нашему актуальному состоянию: отправляясь от него как от условия, она представляет собой проект по преобразованию. Мы рисуем себе ситуацию, к которой стремимся, и самих себя как нечто отличное от того, что мы имеем на данный момент. Это уже говорит о том, что непосредственная данность нашего индивидуального сознания не является тем, на чём мы фатальным образом зациклены. Хотя нельзя отрицать и того, что большинство предлагаемых современным обществом маршрутов продвижения имеют мало общего с приближением к Большому Человеку, однако даже само просторечное обозначение, употребляемое нами в отношении человека преуспевшего в социальном отношении – «большой человек» - безошибочно указывает на соответствующее происхождение наших остаточных и неполноценных психо-социальных импульсов.
Мы по-прежнему обращаемся с собственным сознанием как с величиной векторной, как с тем, что на что-то нацелено. Откуда берется этот прицел, это направление? Идея о том, что выбирается оно по чистому произволению, не выдерживает никакой критики. Выбор направления осуществляется в соответствии с так или иначе усваиваемым (принимаемым в расчет) регулятивным принципом. В этике, телеологии и антропологии действие этого принципа всякий раз осмыслялось по-разному, но никогда не игнорировалось. Так, по Аристотелю всякая вещь, всякая ситуация - устремлена к реализации своего идеала: существовать – значит двигаться, пребывать в становлении. Пределом же, а в качестве такого логически предзаданного предела – одновременно и причиной движения всякой вещи является энтелехия, то есть реализация совершенной формы.
В отношении современного человека таковой формой является хозяин жизни (по крайней мере, собственной). Этот прицел мы выставляем с неизбежностью, руководствуясь интуицией могущества. Почти всегда и в любом случае мы движемся по жизни, руководствуясь императивом к приращению могущества. Олицетворением же воплощённой и сполна реализованной идеи превосходящего все обстоятельства и всякую противостоящую волю могущества и является фигура Большого Человека.
Обозначенные аспекты экзистенциальной проблематики подводят нас к пониманию консерватизма не в его абстрактном, а в конкретно-жизненном аспекте. Прежде всего, инерционное и зачастую бессознательное следование путями могущества составляет наше отличие от законченного homo minimus’а, занятого исключительно «отвоеванием настоящего». Это – наша консервативная черта, в этом проявляется бытовой, если угодно, консерватизм.
Да что там говорить, если даже пути распада и коррупции в современном мире все еще прочерчены по остывающим траекториям восхождения к инстанции Большого Человека. Все мы прекрасно знаем, что проявления коррупции в сфере распределения общественных благ, как правило, заключаются в том, что нечистый на руку чиновник спешит облагодетельствовать своих близких. Часто, наблюдая чей-то успех, мы спрашиваем друг друга, чей он родственник: кто «протолкнул» его, кто предоставил ему исключительные возможности? Семейные, родовые связи – это, может быть, последняя линия традиционной преемственности, которая сегодня еще очень и очень крепко сопротивляется тенденциям к тотальному разобщению. Аристотель, которого мы уже не раз вспоминали по ходу нашего рассуждения, считал, что порождение себе подобных, забота о потомстве является той формой, в которой конечные по своей природе существа способны реализовать идею бессмертия. Итак, императив бессмертия, постоянства, вневременности, императив реализации надындивидуального компонента личности скрепляет семейные узы. И в ситуации, когда добродетель гражданственности становится пустым звуком, а идея служения общественным интересам – риторической фигурой для прикрытия коррупционных схем, верность роду продолжает действовать как реальный канал реализации надындивидуального измерения. Поскольку семья продолжает стоять в качестве последнего бастиона традиционной культуры, постольку триумф рафинированного индивида откладывается.
Мы углубились здесь в этот пример лишь для того, чтобы наглядно проиллюстрировать, что мы имеем в виду под скрытым, подспудным, но необходимым действием максимально-гуманистической ориентировки в условиях маргинализации Большого Человека. Теперь же пришло время сформулировать зависимость декларативно индивидуализированных практик от объективно надындивидуальных образований в более общей форме.
Право большого человека
Говоря о репрессии Большого Человека в либерально-индивидуалистическом контексте, мы хотим постараться показать одну чисто теоретическую, спекулятивную (но начавшую обретать силу политической декларации) возможность разгерметизации той тюрьмы, в которую оказался помещен надындивидуальный субъект социальных отношений. Права культур – это та тема, с которой мы попытаемся осуществить очередной заход на призрачную территорию Большого Человека.
Итак, общим местом либерального дискурса является понятие о всевозможных правах. Идея прав и свобод доминирует в западно-европейском сознании. Во всех основополагающих конвенциях, призванных закрепить позиции западно-европейского правового сознания на общемировом уровне, мы находим перечни всевозможных универсальных прав и свобод, в том числе – свободы совести. Что понимается под свободой совести и правом самоопределения в этой сфере? Примерно следующее: никакая инстанция не имеет права осуществлять принуждение в отношении содержания индивидуального сознания. Таков общепризнанный минимум «негативной свободы», то есть свободы от принуждения, составляющий основу современного института приватности.
Когда мы говорим об идее суверенитета индивида над собственным сознанием («совестью»), речь идёт о системах взглядов и соответствующих им ориентаций в практическом поле, которые могут принимать вид идеологии, мировоззрения или их элементов, более или менее между собой согласованных (так называемые «концепции блага» по Джону Ролзу, определяющие структуры индивидуального интереса). Так вот, идея свободы совести подразумевает, что человек, понятый как автономный индивидуум, автономным же образом учреждает порядок своего собственного сознания, и никакая инстанция не имеет права эту автономию попрать.
На протяжении многих лет критики либерализма указывали на противоречивость данной концепции: по сути, столь жёсткое разграничение между ситуацией принуждения и ситуацией автономного учреждения (свободного выбора) совершенно иррелевантна по отношению к действительному социальному опыту. С точки зрения данной концепции невозможно адекватно истолковать ни феномен воспитания, ни институты образования, ни общественную мораль, ни приверженность определенному культурному наследию. Грубо говоря, человек не может быть суверенным распорядителем собственных «ментальных установок», поскольку они как раз и выполняют роль принципов, регулирующих его социальное поведение.
Реальные ценности есть то, чему индивид отдает дань не по собственной прихоти, но постольку, поскольку они конституируют его как личность. Индивид, не являющийся в определенном смысле продуктом культуры – это чистая абстракция. Вполне вероятно, что на определенном этапе приближения к этой абстракции полной свободы от «предрассудков» индивид даже не смог бы сформировать самых элементарных предпочтений. Иными словами, его интерес не смог бы стать конкретным.
Отсюда следует, что общее место либеральной философии: «есть только индивиды с их интересами, а остальное – производно» - не выдерживает элементарной критики: для того, чтобы индивиды имели интересы, эти интересы должны быть сформированы. Формирование же интересов происходит на уровне общества как целого, следовательно, приоритет индивидуального над коллективным является уже в чисто теоретическом плане вещью весьма сомнительной.
Однако, отказывая культурным образованиям (а культура – это и есть та обобщающая пра-форма, к которой восходят современные феномены идеологии и мировоззрения) в легитимной институализации их собственных техник формирования человека, мы ущемляем их в их социальной сущности как именно надындивидуальных учреждающих определенные способы жизни инстанций. Эта преемственность в формировании носителей культуры является тем, без чего сама культура в ее ценностно-смысловом измерении перестает существовать, утрачивая характер необходимости для своего носителя. Принадлежность, выбранная из прихоти, не будет иметь ничего общего с этой ценностно-смысловой необходимостью.
Результатом практической реализации данного аспекта либеральной парадигмы является то, что в её собственных терминах можно охарактеризовать как систематическое ущемление прав культур, как концентрационный лагерь целиком выхолощенных ценностей. Каким же именно образом ущемляются права идей в рамках либеральной парадигмы? Это происходит в контексте того самого положения о свободе совести, в виду которого идея загоняется в карцер атомарного сознания и фактически лишается возможности быть не только реализованной (то есть распространенной в своем осуществлении на сообщество), но и сформированной - поскольку только в порядке регулярного нормативного распространения в рамках данного общества культурная ценность и может быть воспринята. А такое восприятие – повторюсь – не имеет ничего сущностно общего с прихотливым и переменчивым «самоучреждением» модерного сознания в сфере аксиологии.
Если мы посмотрим на эту ситуацию с другой стороны, то признаем, что она складывается в порядке реализации телеологического аспекта самой либеральной культуры. Либерализм представляет собой культурную экспансию, формирующую атмосферу нежизнеспособности для любых альтернативных культурных установок (как это свойственно всем воинствующим культурам и, прежде всего, предку либерализма – западному христианству). Либерализм, таким образом – в особенности с учетом планетарных масштабов его экспансии – абсолютно не совместим с соображениями сохранения жизнеспособности культур как целостных социальных форм. Иллюстрацией этого обоснованного тезиса является кризис идеологии мультикультурализма в современных западных странах. Мультикультурализм, то есть проект сохраняющей ассимиляции культурного многообразия в рамках глобального либерального политико-правового интерфейса – есть, по сути, противоречие в понятиях, поскольку либеральная глобализация – это не что иное как геноцид культур.
