"Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира. Потому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину".
Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

«Итак, если не брать в расчет переходные оттенки, а одни резкие крайности, то вообще можно было разделить русское общество на две половины: одну - народную, которая ничего, кроме русского, не знала, и другую - космополитическую, которая своего русского почти вовсе не знала», - писал Константин Леонтьев. Изнеженная культура серебряного века, русская, ибо она пользовалась русским языком и говорила о России, но одновременно и какая-то не русская, совершенно чуждая народной жизни. Мережковские собираются в Париж. Горы ненужных вещей, «переплетенные книжечки со стихами, флаконы духов, связки рукописей и изящные ленточки». Почти Франция в далекой заснеженной Гиперборее. Именно они некогда были властителями дум, концентрирующие вокруг себя духовную жизнь русского общества. Религиозно-философские собрания. Мережковские, Розанов, Философов, Белый, Блок. Тонкие, необыкновенно умные, изнеженные граждане мира, разлагающие культуру в сомнения, в нигилизм, в мистический анархизм и эсхатологические ожидания, воюющие с церковной догматикой и пытающиеся просветить иерархов Церкви. Дорога в Оптину, которую проложили Достоевский и Толстой, Соловьев и Леонтьев, окончательно забыта. Православие, стараниями Мережковского и Розанова, отброшено куда-то в сторону, на обочину столбовой дороги. В согласии ли дети Божии - Дитя мир и Дитя Иисус, - ставит проблему искуситель Мережковский, и простодушный Розанов оргиастически преобразует ее в лунный свет антихристианского Темного Лика, в древний Египет и Израиль, религию вечного плодоношения и произрастания.

Символисты, ницшеанцы, феноменологи, декаденты, презирающие мораль толпы. Прочное, типовое, русское совершенно разрушено в этих людях. Либералы презирают народ. Более того, культурные интенции времени обращены против государства, общества, религии. Эта культура ни что иное, как симптом самоубийства интеллигентной части общества. И неясно, являются ли все эти декаденты, нигилисты, апокалиптики, вечно мятущиеся, ищущие свои корни, жертвами распада, или его главными протагонистами.

Церковь в упадке, Распутин назначает иерархов. Жажда церковных реформ, дух обновленчества, который во всей полноте апостасии развернется после революции, поражает Православие. Болезнь началась давно, отказавшись после Собора 1666 года от идей Третьего Рима, Нового Израиля, избранного удела Божьего, Церковь «печаловников» в Синодальный период окончательно превратилась в церковь «потаковников», «государственное министерство по спасению душ», по выражению Ивана Аксакова. Святая Русь медленно, исподволь подпадала под власть супротивника. Ее закружили бесы, завели и сбили с пути в мутную заснеженную ночь петровских реформ, птицей-тройкой распрыгались по Святой Руси, плодя “лишних людей” и призывая мужика к бунту и топору. Они же породили котошихиных и смердяковых, которые со временем засели и в Думе, и в правительстве, и при дворе. «Есть общее в нас, пишущих и читающих, - говорит Андрей Белый, - все мы бродим в голодных бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила». Он забыл про еще одного фигуранта, о котором помнил совообразный Победоносцев: «Россия – ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». Со времени раскола этот лихой человек прочно обустроился в российской действительности, Пушкин только писал о Пугачеве, повторяя в исторических анекдотах слова якобы сказанные разбойником графу Панину: «Я не ворон, я вороненок, ворон - то еще летает». Лермонтов уже не только предчувствовал, но предсказал появление этого страшного человека-ворона.

Наступит год, России черный год, 
Когда царей корона упадет; 
Забудет чернь к ним прежнюю любовь, 
И пища многих будет смерть и кровь.
В тот день явится мощный человек, 
И ты его узнаешь и поймешь, 
Зачем в руке его булатный нож.

Русская литература какой-то своей гранью была литературой предвидения и пророчества. Возрождение народности, попытки сближение Блока с народом, с миром сектантства, которому Белый также отдал дань в «Серебряном голубе», были не более чем иллюзия самообмана. Никакое сближение с народом было невозможно по определению, возможно лишь сближение с Православием, но для этого падшим детям падшего века надо было отказаться от самих себя. В верхние этажи общества медленно вползала либерально-эгалитарная анархия и оттуда распространялась по всей стране. Тысячу раз был прав Константин Леонтьев, утверждая, что Россию нужно подморозить, чтобы она не гнила. Может быть, именно в этом и состоял провиденциальный смысл Октябрьской революции. Это было единственное средство устранить многовековой раскол в обществе, собрать его в кулак, ибо грядущий двадцатый железный век предъявлял страшные проблемы, которые ставило перед миром неоязычество. Дехристианизация Запада, о которой писали Киркегор, Ницше, Шпенглер, причины которой вскрыли славянофилы, рождал агрессивную синкретическую смесь из оккультизма, гностицизма и черного ламаизма. Его саморазрушительная мощь была постоянно устремлена на Восток. Самодержавная Россия пала под натиском внутренних и внешних врагов, кажется, что все силы ада, до времени скрывавшие свой звериный оскал под маской свободы и общечеловеческих ценностей, обрушились на Святую Русь. Большевистское правительство Ленина пыталось искоренить все традиционные ценности России. По существу, они завершали ту либерально - эгалитарную работу, которую начали масоны еще при Радищеве. Террор обрушился решительно и свирепо, интеллигенция уничтожалась под корень, обновленчество, с помощью ЧК захватившее власть в Церкви, пыталось провести реформы, совершенно чуждые духу Православия. Большевики загнали Россию в кровавый тупик, все устои общества были повреждены и попраны, Церковь разрушена, казалось, конец неминуем. Но медленно, исподволь, Россия поднялась на дыбы страшным освирепевшим медведем. Бывший семинарист внутренним звериным чутьем уловил имперский смысл России и направление ее возрождения. Он подтвердил старую истину: революции происходят в громе и молнии, а контрреволюции - тихо и неслышно, как дуновение ветра, который затем исподволь перерастает в кровавый ураган. С приходом к власти Сталина начался термидор. Пружина, до предела сжатая большевиками, распрямилась, и революция начала пожирать своих детей, которые даже не могли осмыслить суть происходящего. Старая гвардия большевиков безжалостно уничтожалась. Коммунистическая доктрина была решительно отвергнута. Страна стремилась вернуться к прежним формам бытия, из которых ее исторгла инородная власть - абсолютной монархии, не по форме, но по-существу. Это был русский термидор, о котором писали Троцкий, Раскольников, Федотов, Устрялов. Это был конец русской революции. Наступал век титанов. Нации была не нужна многоголосная кровавая расхлябанность революционной демократии. Перед лицом внутренней и внешней угрозы она должна была сплотиться в единый стальной кулак. В начале века Царская Россия не смогла противостоять Германии, теперь Германия, одна из ипостасей «узурпаторской Империя Запада», по выражению Тютчева, вновь стояла у границ Советского Союза, набирая силы для нового прыжка. Состояние всеобщей войны, в которую погружался мир, требовал новой России. Цена была слишком высока. Полное искоренение христианства, воцарение дикого язычества и новой Римо-германской империи, Тысячелетнего Рейха, грозило всему человечеству. России нужен был Вождь, и Господь в лице Сталина дал ей Вождя, вокруг которого сплотилась народ и нация. Это был великий человек, великий Император Великой Империи.

Жестокое время, жестокие люди. Ценой миллионов жизней Россия превратилась из крестьянской страны Муравии в передовую индустриальную державу, она остановила коричневую чуму и поставила предел «узурпаторской Империя Запада». Это была борьба титанов. Потомки будут читать историю двадцатого века, как читали во время оно Геродота и Фукидида, Тита Ливия и Светония. Но они будут помнить не жертвы сталинского термидора, а бесстрашные полки стального генералиссимуса, бросающие немецкие штандарты к гранитному подножью Мавзолея.