Господь, Центр Бытия недоступен для человеческого познания. Не потому, что Он отделен от человеческого сознание какой-нибудь стенкой, забором или ширмой. А потому, что Он – Всеобъемлющ. Тяжело для частицы осознать Целое, а если Целое столь велико, а частица столь мала, то его познание возможно лишь, как чудо…
Потому человеческое сознание отыскивает символы Господа в том мире, который оно в силах объять. Сознание обращается к тому, что лежит выше него, то есть к сознанию коллективному, принадлежащему некой общности людей, стоящей над индивидом. Это общность должна быть наибольшей из всех, доступных познанию человека. И этой общностью является НАРОД.
Кто-то скажет, что общностью может быть и человечество в целом. Но человечество – слишком разнообразно и разнопланово. С определенной периодичностью выплывает фантом «общечеловеческих ценностей», и с такой же периодичностью он исчезает, ибо таких ценностей не существует, и существовать не может. Если кто не согласен – пусть назовет одну из таких ценностей, и я ему тут же назову народ, для которого она ценностью не является. Поэтому «человечество» может присутствовать в сознании человека лишь как абстракция, которая при своей громоздкости обладает ничтожно малым значением. И обращаются к этой абстракции чаще всего любители поуправлять чьим-нибудь сознанием, например – нашим с вами.
Поэтому, несомненно, наибольшей общностью, стоящей выше человека, но доступной его пониманию, является его народ. Насколько сильно человек стремится к единению со стоящей выше него людской общностью – настолько сильно в нем и стремление к самому Центру Миров. Наибольшее, чем он может послужить общности, стоящей над ним – это своей жизнью. От того и происходит вера в то, что воин, павший на бранном поле, оказывается всегда в Раю. Перерубить эту веру не смог даже советский атеизм, вернее – наоборот, она перерубила его.
Трудно сказать, в какие времена родилась эта вера, но все знают о валькириях, несущих души павших воинов в Валгаллу. Менее известно, что дохристианские русские воины носили на головах длинные хохлы для того, чтобы после гибели бог Род (бог-сын в древнеславянской троице Сварог-Род-Даждьбог) за них поднял в Ирий, древнерусский Рай. Запорожские казаки уже в христианское время продолжили стричь волосы подобным образом, хотя о самой легенде они, должно быть, забыли. Похожие сказания были и у других народов, почти у всех.
Каждая эпоха была наполнена сказаниями про людей, погибших за свой народ. Но в 20 веке появилась авиация, и множество новых сказаний о героях стало связано с ней.
Пилот натягивает на ноги тяжеленные унты, на голову – шлем, на спину – парашют. В эти мгновения он обращается в другого человека, принадлежащего уже не Земле, но Небесам.
Он бросает прощальный взгляд на фотокарточку, стоящую на маленьком столике его землянки. Его любовь, которая неотделима от Небес, с которой его разлучила война. Но которую он все равно обретет вновь. Хоть вернувшись после Победы живым и здоровым здесь, на Земле. Хоть, не вернувшись из Небес, он отыщет ее по ту сторону смерти…
Пилот шагает к самолету. Проходит мимо столовой, где еще десять минут назад в компании других летчиков, таких же молодых ребят, рассказывал веселые истории из жизни. Как хохотали они тогда, и как тогда все это было важно! И как неважно стало теперь…
Пилот втискивается в кабину. Сверху захлопывается прозрачная крышка, именуемая фонарем. Все, с этого мгновения он – кусочек неба, которому предстоит скорее вернуться на свою родину, с которой он снизошел на какое-то мгновение. Да, едва пальцы пилота касаются штурвала, как его сердце пронзает ощущение, будто в это мгновение обрывается легкий сон, которыми были шаги по земной тверди и все земные дела. А вот сейчас потечет дальше его настоящая жизнь, единственная цель которой – бросок к сверкающему небесному куполу.
Винт превращается в блестящий круг, самолет подпрыгивает на неровностях взлетной полосы, и ныряет в родную стихию. Небесная дорога будет преграждать путь пилота множеством испытаний, которые отольются в злобные силуэты вражеских самолетов. В бронированных жуков вражьей техники, скребущих родную землю. Пройти все испытания и взвиться в Небо – вот смысл, которому подчинена каждая частичка тела пилота и его машины. Где граница между ними, как отделить сочные, живые человечьи ткани от сухих, металлических тканей машины? Никак!
В поднебесье сверкающие на солнце небесные колесницы ввязываются в яростные воздушные бои. Воет рассекаемый крыльями воздух, гудят моторы, стрекочут пулеметы, грохочут взрывы бомб. Жизнь и смерть сжимаются до мгновений, не имеющих размера, в которых живет сразу и прошлое, и настоящее и будущее.
Что делать, если боекомплект израсходован, а перед тобой проплывает силуэт не поверженного врага? Идти на таран, обратив свое тело и тело самолета в разящий меч! Удар, прощальный рев сминаемого и разрезаемого дюраля, свист разверзшейся пропасти. Что предстанет перед глазами в следующий миг – опять лента Земли да синева небесной дороги? Или распахнутые врата Рая?!
Чем русский пилот начала войны или немецкий летчик ее окончания отличался от японского пилота – камикадзе, который отправлялся в Небеса навсегда, не имея шансов снова ступить на земную твердь? Только наличием парашюта, бесполезно примостившегося за спиной. Какой в нем толк, если по земле, которая внизу, ползает вражеская техника, и с криком носятся вражьи солдаты?! Неужто они сохранят жизнь спустившемуся с поверженного самолета пилоту, особенно если минуту назад самолет этот поливал их с небес металлической смертью?! И смерть от их рук может быть страшнее, чем от прощального удара родной земли. Конечно, особых пыток они изобретать не будут, времени на это у них нет. Скорее всего, сделают самое простое – обольют бензином и тут же подожгут…
Если же под днищем самолета – студеные морские волны, то от парашюта и вовсе никакой пользы. Смерть неизбежна, но в ледяной воде придется еще скорчиться в судорогах, беззащитно барахтаться, с ужасом ощущая, как из тела уходят последние силы, и со всех сторон его сжимают водянистые руки смерти…
Но парашют все же дает ничтожный шанс на выживание. То, что именуют счастливой случайностью. Эта случайность – суть Божий суд, вмешательство Его воли, без которой смертельный полет мог бы ощущаться, как грешное самоубийство. В отчаявшейся Германии, кстати, был такой проект – наведение на цели в США ракет Фау-2 при помощи пилота. Наведя ракету на цель, пилот должен был покинуть ее с парашютом и приводниться в Атлантике, где его подобрала бы подводная лодка. Это в 1945 году, когда господство Германского флота в Атлантике было безнадежно утрачено (из-за изобретения англосаксами гидролокатора)! Да если бы оно и сохранялось, как со средствами связи тех времен (а хотя бы и современными!) подводной лодке найти человека в океане?! Однозначно, такой пилот оказался бы смертником. Но все-таки ему оставался один неисчислимый шанс на чудесное спасение, для которого бессильна его воля, и есть лишь воля Божья.
В японской традиции, синтоизме, нет деления Бытия на Тот Свет и Этот. Соответственно, нет и идеи Божьей Воли, а есть идея СЛУЖЕНИЯ, которая – больше жизни. С этой мыслью и взмывали в небеса устаревшие истребители «Зеро» и специальные самолеты-смертники «Ока», которые американцы называли «Бока» (дурак)…
Что же, страх от разящих с небес копий, содержащих в своем нутре человеческий разум, мог породить и своеобразную иронию.
Наступление космической эпохи породило свой героизм. Мало кто сейчас знает, что вероятность возвращения первых космонавтов на Землю была менее 50%. И Гагарин, отправляясь в свой полет, знал, что с наибольшей вероятностью он не вернется обратно на Землю. Что же, он отправлялся ввысь, чтоб раствориться в Небесах, и его полет был истинным принятием Воли Божьей. После Небеса его и в самом деле взяли к себе, возможно, что и вместе с телом, как ветхозаветного пророка Илию. Во всяком случае, частиц тела Гагарина на Земле не осталось…
Увы, в космическую эпоху изменилось отношение к героизму. И единственным показателем успеха космонавтики стало возвращение космонавта на Землю целым и невредимым. Героизм потерял самоценность, его вытеснили показатели успешности труда конструкторов и других технократов. Оттого космический проект окутался коконом ложной секретности, которая прятала от народа имена его героев. Вместе с тем эта же секретность рождала к жизни множество слухов и сплетен, основываясь на которых писатель – постмодернист Виктор Пелевин написал знаменитый роман «Омон – Ра».
По разным причинам скрывались не только космические подвиги. Скрывались подвиги пилотов в небесах Северной Кореи и Египта, подвиги подводников, подвиги солдат и командиров Афганской войны. И русская цивилизация, оставаясь по своей сути героической, героев как будто теряла. Вернее, их терял народ, которому они служили и которому отдавали себя без остатка. И малые победы, которые давала секретность, обернулись в конце концов страшным поражением, которое потерпела страна. Дегероизация привела к тому, что не нашлось не только тех, кто отдал бы за нее жизнь, но даже таких людей, которые согласились бы просто претерпеть на какое-то время относительно суровые условия и более-менее тяжкие лишения…
Двух смертей не бывает даже у героев. А одной смерти не минует и последний из обывателей. Тот, который всю жизнь трудится, производя своими руками будущее своего народа. Кто производит на свет следующее поколение своего народа, в том числе – и будущих героев.
Таким образом, жизнь каждого обывателя тоже есть жертва, принесенная Господу, только совершается она на протяжении многих лет. И то верно, ведь от каждого требуется жертва в меру его способностей, по его силам. И воспитание двух детей для одного может сделаться не менее тяжким испытанием, чем для другого – таран в воздушном бою.
Умирая, каждый смертный ложится в землю, и становится ею. То есть – той землей, которая достанется его потомкам. Это – последняя служба, которую он служит своему народу.
В настоящее время идея служения высшему, высмеяна и обесценена. Жизнь обращена в вечное настоящее, лишенное завтрашнего дня и дня вчерашнего. Целое поколение рождено с 1940 по 1960 годы фактически предало свое служение и сладострастно уничтожило все, что было создано им и поколениями его предков. При этом оно все равно продолжает настойчиво просить для себя «пензии». Забывая о том, что пенсия – это не манна небесная, а благодарность от потомков за деяния, совершенные ими.
Понятно, что идея об отвлеченности Бога от сотворенного им Мира, из которой происходит возможность жизни лишь для удовлетворения собственных потребностей, была мастерски внедрена врагами нашего народа именно в указанное поколение. Но сохранение этой «идеологии» неминуемо приведет к гибели народа, как такового, а следом – и гибели самих индивидуумов, на которые он распадается. Ибо жизнь в пустоте, наполненной лишь перемигиванием электронных денежных знаков – невозможна. Россыпь индивидуумов уже не рожает детей и не создает условий для их жизни, в ее воображении нет дня завтрашнего, а, значит, он исчезнет и на самом деле!
Свой рассказ я начал с ГЕРОЕВ. Наши враги много совершили для того, чтобы выставить их подвиг комичным, то есть как будто – никому не нужным. Что же, они сами избавили людей от необходимости смерти? Нет, они лишь произвели на свет особенное существо, антигероя, который шагает навстречу смерти. Только – совсем другой смерти.
Островок небоскребной крыши, со всех сторон окруженной пропастью. На него выползает черная точка. Таким кажется этот человек из-за его черного пиджака. Больше ничего не видно, белизна воротничка рубахи сливается здесь с белизной его лица и белизной гуляющих вокруг облаков.
«Друзья-деньги» предали его, их электронный ручеек истек сегодня на рассвете из нутра человека, которое он видел перед собой в зеркале компьютерного экрана. И ничто не пришло на их место, оно осталось пустым. Нечему было приходить, ибо в мире, что расстелился вокруг нет ничего, кроме денежных единиц, принявших форму разных предметов. Каждая единица пространства имеет свою цену, и ощутить ее можно, лишь имея в себе количество денег, соответствующее ей. Не имеет цены лишь мертвая пустота, и для нее не нужны денежные единицы…
Пустота в утробе человека, вышедшего на крышу, призывно зовет его к себе. Один шаг, другой, третий… Тело осторожно касается края пропасти. Идет борьба чего-то слабенького с той исполинской силой, которая рождается при стремлении пустоты к ПУСТОТЕ, ВЕЛИКОЙ, ПЕРВОЗДАННОЙ. Конечно, бой будет короток… И вот не приученные к пешей ходьбе ноги в лакированных ботинках уже дрыгают в провале. Как будто хотят полететь, но лететь им – некуда, вокруг лишь равнодушные гладкие стены, где зацепиться не за что, да такие же островки крыш. Быть может, с другой крыши летит кто-то подобный. Но друг друга они не видят.
Свист и шлепок по тротуару, оставляющий влажную красную точку. Точку чьей-то жизни, о которой более никто не вспомнит. А точку быстро замоют гастарбайтеры-дворники, не очень понимающие, что произошло, но отлично знающие свою работу. Так каждый день делаются… Десятки? Сотни? Тысячи? Таких вот «подвигов» которые никто не считает. А черно-белые людские горошины, подобные расплющенному об асфальт, быстро откатываются от страшного места и дальше катятся по своим делам, чтоб не повторить судьбу кровавой точки. Что же, многие из них все одно – повторят!
Наступившая эпоха, в которой нет места героям и нет места Служению – суть эпоха большой кровавой точки, которая будет расти и расти, вбирая в себя все новых и новых индивидуумов из разных народов. Поставим же и мы на этом месте точку.
