Наше мышление пространственно по необходимости, оно есть отражение окружающего нас ландшафта, в котором мы живем с самого момента нашего рождения, ландшафта, в котором жили наши предки, множество поколений до нас. Каждому народу соответствует свой ландшафт, своя природа, свой рельеф, неповторимый, грациозный или тяжелый, горы, озера, реки, ряды равнин, покрытых лесами или пустынных, из этой природной неповторимости рождаются типичные национальные черты: характер, особенности поведения, то что называется малопонятным словом «менталитет». При всей несхожести есть что-то общее среди всех горцев мира, равно как и среди жителей пустынь и степей, еще более похожи народы, населяющие арктический пояс тундр и побережья Ледовитого океана. География не только наша судьба – она формирует нас такими, какие мы есть.
Мы цепляемся за рельеф, как за что-то вечное, неизменное, то, что, так же как и мы ведет борьбу со временем, а значит и со смертью, поскольку там, где появляется время возникает и смерть. Или наоборот, смерть есть констатация присутствия времени, изменения, становления. Символом же вечности и непоколебимости остается земля, скалы, устремленные ввысь пики гор, первобытные леса. Они в меньшей степени подвержены смерти, чем сам человек и потому выносятся в антитезу времени, категорию пространства.
Французский социолог, основатель социологии воображения Жильбер Дюран, верно подметил, что пространство является нашим другом в борьбе со временем, давая нам образцы вечности, того, что не меняется или меняется с большой неохотой. Пространство, природное пространство, особенно те виды рельефа, что менее всего связаны с текучей водной стихией, были первыми консерваторами, задолго до появления на Земле человека. Консерватор стоит как скала, на защите ценностей, которые также считает незыблемыми.
Любой консерватизм - это солидаризация с пространством, с почвой, с голосом родной земли, вот почему он всегда патриотичен и укоренен. Это солидаризация с голосом суши, противостоящей натиску моря, другой формы пространства, которая изначально воспринимается как нечто враждебное, не-пространство, зона времени, то место, откуда исходит смерть и зло, не случайно зверь Апокалипсиса выходит именно из моря. В священных текстах вообще нет ничего случайного.
Текст…, сам по себе текст есть закрепление в пространстве высказывания, разворачивающегося во времени. Когда мы читаем книгу, то можем остановиться проглядеть предложение с начала до конца, окинуть его взглядом, посмотреть на весь текст целиком. Мы становимся подобными ангелам или пророкам, которые видят события, протекающие для нас во времени как текст или карту, одновременно. Книга, карта, календарь - волшебные предметы, останавливающие смерть, превращающие ее в бессмертие, выхватывая из временного потока самое главное, то что достойно стать над миром изменения и становления. Возникновение искусственного - вторая ступень, на которой уже и сама земля, как вечно рождающее и поглощающее своих сыновей начало предстает как нечто враждебное и смертельное. Ее нужно ограничивать, женская стихия земли должна подчиняться мужскому небесному началу, неизменному, отделенному.
Вне времени и роскошные соборы, и пирамиды, которых оно, согласно пословице само боится, в меньшей степени скульптуры и живописные произведения искусства. Все искусственное и возникает только тогда, когда человек осознает время и осознает его как смерть, как что-то ужасное, то, с чем надо бороться. Тогда происходит прорыв в сознании отрыв от пуповины, связывавшей человека с природой, разделение, диакрисис, становление мужского, героического начала, в котором главным значится преодоление, разделение на добро и зло, да и нет, ноль и единицу, рождение логики, рождение войны, понимание несправедливого и справедливого , это плод с древа познания добра и зла, отведав которого, человек и становится человеком в полном смысле этого слова.
Возникает конфликт и война, боги справедливости становятся и богами войны и порядка, ибо только жесткими репрессивными мерами можно упорядочить живую природную изменчивую стихию, создать кристальные, неизменные формы, приблизившись таким образом в самой природе к тому, что наиболее законченно и полно, что неподвластно ни ветрам, ни иным стихиям. Асы начинают вести борьбу с ванами, боги с титанами и гигантами, битва с последними – гигантомахия становится излюбленной темой античного искусства.
В гигатомахии – главное победа богов и покорившихся Зевсу титанов над землерожденными, теми в ком нет и намека на небесное происхождение, на незыблемый порядок, ураническое начало. Это победа, которую каждый грек праздновал как свою собственную, поскольку сам вставал на сторону небесного порядка. Боги не могли победить гигантов без участия человека, без вторжения героического. Герой Геракл стал тем, кто не только истребил все оставшиеся порождения хтонических сил, угрожавших жителям Эллады, вроде Гидры и Ехидны. Он стал одним из главных действующих лиц гигантомахии. Знаменитая победа Геракла над Антеем, который получал силу от матери-земли – также есть победа человеческого, приближенного к богам, над слишком хтоническим, уродливым, далеким от небесных пропорций. Небесный миф торжествует над земным
Земля – понятие слишком многозначное. Когда мы говорим о земле и море, о земле и небе, выводим оппозиции, то говорим о разных землях, о статичной земле – суше, что тверда и неизменна в сопоставлении с морем, и о земле – как порождающем начале, что связана как раз с изменчивостью, ростом и становлением. Однако и небесному, дневному мифу, мифу диурна по классификации уже упоминавшегося Дюрана соответсвует своя земля, своя форма пространства.
В основе всего, по Дюрану лежит миф, отражающий реакцию человеческого траекта на смерть, стратегию взаимодействия со смертью, есть три группы мифов, соответствующие трем базовым рефлексам по Бехтереву – дневной, героический, мужской миф, соответсвующий постуральному рефлексу, поднятию спинки ребенка, вставанию, позже прямохождению – миф диурна, это борьба со смертью, ее отвержению, восприятие ее как другого, откуда и возникает разделение, а после и логика и логическое мышление, основанное на аналитических, то есть разделительных операциях и два женских мифа, в которых происходит эфемизация смерти, вплот до самоотождествления с ней: мифы ноктюрна. Ноктюрнические мифы делятся на две группы, соответствующие двум образам женщины – матери (мистический ноктюрн) и жены (динамический ноктюрн).
Мистический ноктюрн связан с нутритивным рефлексом, поглощением материнского молока, проглатыванием, мотивом, часто встречающимся в мифах и сказках. В режиме мистического ноктюрна – человек проглатывает смерть, становясь с ней одним и тем же. В драматическом ноктюрне, связанном с копулятивным, эротическим рефлексом, ритмикой, периодической сменой одного другим, смерть сменяется жизнью, погибшее снова воскресает и ждет своего часа, чтобы снова скрыться за смертной пеленой, затем лишь, чтобы в назначенное время выйти из за нее на сцену.
Люди с ярко выраженным диурническим началом нацелены на преодоление, на конфликт, на установление порядка, а значит, и на власть. Диурн не любит животных, природы, боится их и отгораживается от материнской стихии искусственными постройками.
Диурническому мифу соответствует твердое пространство суши, если бы диурнический герой мог, то он оправился бы к небу, оттолкнувшись от твредой земли, так или иначе он стремится приблизьться к нему, потому более всего людям диурна нравятся горы, а горам нравятся люди диурна. Внутренние области материка – сфера диурна, там все более-менее статично, там процветает патриархальная организация общества, жесткая воинская иерархия, авторитаризм. Статика и принципиальная контртемпоральность мифа выливаются в специфической организации общества. Это цивилизация суши. На языке геополитики – это Хартленд, внутренняя зона Евразии, от контроля над которой, согласно классику геополитики сэру Х. Маккиндеру зависит и контроль над всем материком.
Пространство драматического мифа – это зоны разливов рек, морское побережье, где приливы сменяются отливами, а природа отличается выраженной периодичностью и подчиняется циклическим законам. Именно здесь возникают первые цивилизации, процветают науки и искусства, музыка и гармония, появляется философия, возникают олигархические и аристократические общества, сменяют друг друга диктатуры и республики, общество, однако, может и копировать формы характерные для глубин континента. Тем не менее, жители Хартленда всегда будут слишком архаичны для просвещенных жителей побережья, слишком консервативны, чересчур грубы и косны.
Пространство мистического ноктюрна – морская гладь, изменчивое пространство океана, пространство совершенно враждебное человеку, пространство в которое заброшены островки диурна – корабли, мужские команды на искусственных опорах в смертельном пространстве с неприручаемыми животными. Они наблюдают это безжизненное пространство, вступают с ним в противоборство, привыкая воспринимать всякое пространство именно так, как враждебную стихию, как изменчивое, переливающееся нечто.
Процесс возникновения такого мышления, в котором все становится сверх наголову, и пространство радикально меняет свои характеристики, предвосхищая возникновение сетевого пространства, столь же бесформенного, деиерархиезированного, идеально плоского, плоскости Делеза, в пределе лишенного любых неровностей, возвещающих о иерархии, подробно рассмотрел Карл Шмитт в работе «Земля и море». Это мышление и приводит к возникновению того, что он назвал талласократией, морским могуществом.
Морские державы, Великобритания, а потом и США руководствовались именно логикой морского разбойника, озирающего берег чуждого государства, высаживающего туда десант, управлявшего всем путем контроля за ключевыми точками, ибо в отличие от захватчиков суши «разбойники моря» ( термин Х. Маккиндера) не оккупируют все целиком ( в море это не нужно) но контролируют отпределенные зоны, своего рода острова. Именно этому стилю и соответствует новое пространство. Пост-пространство торжествующей талассократии.
Демократия – лишь иллюзия, за которой скрывается не меньшая тирания, чем при диктаторских режимах, только искусно замаскированная, скрытая. Режим американской талласоскратической империи не менее авторитарен, чем режим рухнувшего Советского Союза, ибо миф диурна и власть связаны неразрывно. Дело в том, как данное общество работает с пространством, относится к земле. Является ли она другом, повторяют ли взаимоотношения ее с обществом органический дуализм мужского и женского, или ее игнорируют, заменяя пространством сетевых коммуникаций.
В этой ситуации и ураническое, и хтоническое оказываются по одну сторону баррикад, по ту сторону от погруженного в виртуальность современного мира, они дают о себе знать рецидивами кровавых культов, революциями, духовными поисками. Сверху и снизу прорываются импульсы, готовые разрушить, изменить, ликвидировать ту девиацию, которую мы повсеместно наблюдаем вокруг себя.
Как трава, пробивающаяся через асфальт вестернизированные общества пробивают вспышки идущие из глубин, темные мифы, причудливый калейдоскоп которых сливается с остатками логического. Это путь Запада, ментально уже готового подчиниться новым завоевателям, которые принесут с собой небесно-чистые формы порядка и господства.
