Что такое Евразия? Чтобы ответить на данный вопрос необходимо произвести деконструкцию данного термина, употребление которого в общественно-политической области стало настолько часто, насколько и бессодержательно. Первые евразийцы, вводя данное слово взывали к странным образом молчащей реальности России не вписывающейся в дуальность Востока и Запада, Европы и Азии в том виде, в каком этот дуализм воспринимался самими носителями новой идеи.

Тем не менее осмысляя живую реальность в рамках противопоставления и комбинации этих двух понятий ни они ранее, ни мы сейчас не являемся свободными от того эксплицитного значения, которые несут два составляющих синтетическое понятие Евразии конструкта, будучи созданными в определенном контексте и вольно или невольно инструментуализируя и подчиняя действительность определенным целям. Мы не свободны от тех точек зрения, исходя из которых были созданы эти социо-географические образы, которые, уже обладая нагруженным значением формируют присущую каждому из нас социо-географическую карту нашего сознания[i]. Не разделяя многих в том числе и методологических точек зрения современного российского географа Дмитрия Замятина, тем не менее стоит признать его правоту в том, что «метагеополитический дискурс должен опираться в своём развитии и функционировании на географические/геополитические образы, картографируемые как вполне автономные метапространства, лишь частично, и не всегда прямо, подобные соответствующим традиционным картографическим представлениям»[ii]. Рассмотрим же в качестве таких образов понятия Европы, Азии и Евразии.

Обращаясь к Эдварду Саиду, историку литературы создавшему концепцию «ориентализма», отметим что представляется фундаментальной его точка зрения, согласно которой, функционирующее в сфере культуры понятие «Востока» является колониальным конструктом, который «обеспечивает господство европейцев над колониальным миром, создавая тем самым негативные предпосылки для формирования идентичности «современного и «западного»[iii]. Данное положение совершенно оправданно, даже вне того, особого смысла, который вкладывает в «ориентализм» Саид.

Действительно, воспринять как нечто единое совокупность различных предметов, не представляющих из себя целого, можно, только если все они связаны с нами одного рода отношениями. Не зная ничего об этих предметах, легко перенести общность нашего отношения к ним на их самих, создав, таким образом, иллюзию искусственного единства, которая всецело поддерживается только нашим незнанием и нежеланием знать. Эти предметы вне нас и чужды нам, они не мы сами. Именно внешнее, отчужденное к ним положение в сочетании с особого рода отношением позволяет обобщать так смело.

Что может быть общего между Ираном, Индией и Японией, Китаем и Саудовской Аравией? Между индуизмом и исламом мировоззренчески и догматически разверзлась гораздо большая пропасть, чем между исламом и двумя другими авраамическими религиями, христианством и иудаизмом. Что связывает то этническое, культурное, антропологическое, мировоззренческое разнообразие, что называют «Востоком» или «Азией»? Только внешняя инструменталисткая, колонизаторская в своей сущности позиция человека Запада.

Чуждые европейцам народы и культуры, с которыми они установили отношения колониального типа были объединены в едином инструментальном по своему характеру понятии «Восток». Этим объясняется тот факт, что зачастую к Востоку относят большую часть мира, не только Азиатский материк, но и Африку, и пожалуй только боязнь полной нелепицы заставляет не употреблять понятие «Восток» по отношению к расположенной в Западном полушарии Латинской Америке. Точно также как применявшееся сначала только к Ближнему Востоку, Леванту, то есть части хорошо знакомой европейцам Средиземноморской ойкумены, понятие «Востока», «ориента» было распространено на значительную часть мира вообще, так и понятие Азии из обозначения Малоазийского полуострова стало названием значительной части Старого Света. Понятие «Азия» так же искусственно и чуждо всем «азиатам», которые на деле весьма разнятся между собой, как и понятие «Востока». В определенной степени они выступают как синонимы.

Понятия «Востока» и «Азии» как колониалистские концепты весьма в малой степени несут в себе смысл, связанный с сущностным содержанием тех этносов и культур, которые волюнтаристким образом западными людьми были туда включены. Формирующий их взгляд – взгляд извне, для которого все это многообразие выступает не в самом своем содержании, но как другое, как обобщенное отрицание, как отрицание той европейской культуры, с позиций которой исходит колонизатор. Это негативные формы, формы обобществленного Другого, «они» как они-группа в том смысле, какое в это понятие вкладывал У. Самнер[iv] (не путать с «обобщенным другим» Дж. Д. Мида), созданные европейцами и воплощающие в себе их собственную негацию, те негативные предпосылки формирования «Запада и современного мира», о которых и пишет Саид. Азия и Восток – понятия совершенно нигилистические.

Большим вопросом остается, не является ли столь же нигилистическим понятие «Запада», в большей степени отражающее представления, тех культур, что относятся людьми «Запада» к «Востоку». Что такое единая западная или европейская идентичность? Поиск ответа на это вопрос чрезвычайно труден. Сколько в в Европе культур, столько и таикх идентичностей. Европа и Запад – это то же многообразие, не сводимое к тому выхолощенному концепту, которое под Западом подразумевают вне его. Именно там, опять таки с внешней позиции, как определенного рода отрицание оно может иметь некий смысл. Западники возможны только вне Запада. Идея единой Европы всегда была маргинальной и если широко и циркулировала, то только в негативном смысле, в противопоставлении себя воображаемому Востоку. Как отмечал Саид, в приведенном нами выше фрагменте, идея «Востока» имела значение и для негативного формирования воображаемого самими европейцами образа Запада, но этому образу не соответствовало никакое реальное единство, это значение бывшее, максимум, проектным и остающееся таковым. Даже сейчас именно в вопросе самоопределения, идентичности в главном общеевропейском проекте – Европейском Союзе возникают наибольшие трудности. Пока Союз был только и преимущественно экономическим объединением, такого вопроса не возникало. Но как только появились претензии на нечто большее,  обнаружилась невозможность найти на него ответ.

Многообразие народов, государств, конфессий, правовых систем обладает многим сходными чертами в ряде случаев, в ряде случаев их почти нет, но это «оно» не действует как одно, не является единым. Ценности? Но европейские ценности теряют свою «европейскость» становясь универсальными. Европейские державы могли управлять всем миром, но не могли объединиться между собой в рамках Европы, а сегодняшнее их объединение наполнено существенными противоречиями.

Образ европейца, не важно «белого сахиба» или «презренного гяура» - тоже негативный. Только это негация культур испытывающих колонизаторское воздействие. Их Другой. Понятия Европы и Запада столь же неопределенны и нигилистичны как и понятия Востока и Азии.

Понятие Евразии, соединяющее эти две негации можно назвать нигилистичным к квадрате. Уже исходя только из самого термина, объединяющего два ничто в себе, Евразию можно понять как обобщенное ничто, обобщенное взаимное отчуждение угнетаемых и угнетателей, колонизаторов и колонизуемых, а также множество других негаций развертывающихся параллельно этой оси. Дихотомия власти, правящего класса, интеллигенции, элиты и народа в России, ее внутренняя геополитика повторяет дихотомию Запада и Востока. Косная, серая, ничего не понимающая масса народа, по отношению к которой элита всегда выполняет модернизаторскую и просветительскую функцию – наш внутренний Восток. Народ же воспринимает элиту как внутренний Запад – либо как «белого господина», либо как колонизаторов, высасывающих из народа все соки.

Мышление в рамках этих двух конструкций, Европы и Азии и приводит к осознанию негативного статуса России. Поэтому прав великий предтеча евразийства Чаадаев – мы не принадлежим к «двум великим семьям человечества» ни к Востоку, ни к Западу[v]. Запад не выбирает для себя «Запад», Восток не выбирает для себя «Восток». Этот спор возможен только в России. Только Россия может выбирать между двумя нигизизмами – нигилизмом «восточным» («Запад») и нигизизмом «западным» («Восток»). Выбирая «Запад» Россия становится Сверх-западом и не-Западом одновременно, потому что такого «Запада», который выбирает Россия никогда нет и не было, потому что она выбирает восточный нигилизм, концентрированное отрицание, все то негативное, что ассоциируют с Западом его противники, то же самое происходит и с Востоком. Не потому ли попытки построить в России «Западное общество» оборачиваются абсорцией его негативных свойств, а попытки оторваться от него ведут в конечном счете к проявлению таких «Восточных» характеристик, какими ни одно «восточное» общество одновременно не обладало?

Определение Евразии как чего-то иного, ни «Востока», ни «Запада», может быть, конечно, помысленно и диалектически, как отрицание отрицаний. К этому и шли первые евразийцы, мысля Евразию как нечто особое, но их концепт, будучи даже словесно синтетичным допускал и возможность слияния двух негаций без их диалектического преодоления, в чем видно некритическое отношение к понятиям Европы и Азии, Запада и Востока. Сочетание тезисов многообразия культур и реальности окциентального и ориентального сослужило плохую службу. Именно в преодолении, преодолении самой Евразии может быть найден ее смысл, который в дуальной фиктивной логике «Запада и Востока» всегда будет нигилистичным: либо как слияние двух нигилизмов, и их обобществленное ничто, либо как то, что ни является ни Западом, ни Востоком -  а значит, (вспомним Чаадаева) также ничто. Смысл этот – преодоление вышеупомянутого дуализма, снятие его в пользу множественности, которое предполагает не отвержение, а осмысление, понимание, потому что даже фиктивное должно быть понято как таковое. Такое понимание  - есть первая ступень на пути обозначенного преодоления.

Иное по отношению к фиктивному – это и есть настоящее, бытийное. Евразия – это ничто, но в тоже время Евразия – все[vi], это уникальная бытийная наполненность, великое разнообразие народов, культур, религий, хозяйственных практик. Это «такое ничто, из которого должно произойти нечто»[vii]. Хайдеггер, комментируя данный пассаж Гегеля дает верный совет по экзистенциальному взаимодействию с русским ничто «само бытие в своем существе конечно и раскрывается в трансцеденции здесь-бытия (Dasein), удерживающегося в ничто»[viii].

Русское, евразийское ничто - полнота бытия, которая проявляет себя как ничтожное только по отношению к «Западно-Восточному», «Европейско-Азиатскому» дуализму. Сняв его можно увидеть Россию и мир как невиданное богатство, полноту и щедрость плюриверсум, вне сковывающих его универсалистских схем, фиктивных различий и тождеств.

Обращение к многообразию и языку – это суть и смысл изначального евразийства, которое как отмечает С. Глебов и мировоззренчески и методологически выступило в качестве предтечи структурализма и поструктурализма, в том, что касается России «разрушая старую славянофильскую диллему» [ix].  Мы говорим на чуждом нам языке восточно-западной, азиатско-европейской дуальности, а потому Россия показывает нам себя как немое или бессвязно бормочущее существо. Чтобы услышать Россию, чтобы понять собственный язык, надо обратиться к ней самой, сняв это разделение и обратившись к собственной бытийственной множественности. Слышать голос русского ничто – уже значит обратиться к нему как всему.  Максима - многообразие в пределах России, и многообразие вовне, вопрос о многообразии принципиален, иначе, преодолев дуализм мы обратимся не к исцеляющей и предельно наполненной плюральности, а к максимальной лишенности универсализма.

Евразия – это не цель, не что-то реально существующее, не «цивилизация», не слияние Запада и Востока, Евразия это движение и подвиг преодоления, в том числе преодоления самой себя.

[ii] Замятин Д.Н. Геократия. Евразия как образ, символ и проект российской цивилизации // Политические исследования. — 2009. — № 1. — С. 71-90.-

[iii] Said E. Western Conceptions of the Orient. N.Y.: Pantheon Books, 1978.

[iv] Sumner W.G. Folkways: A Study of Mores, Manners, Customs and Morals. N. Y.: Cosimo, Inc., 2007.

[v] Чаадаев П.Я. Философические письма. М.: Эксмо, 2006.

[vi] Любопытно провести параллель с Гегелевским единством бытия и ничто. См. Гегель Г.В.Ф.  Наука логики. Спб., 1997.

[vii] Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Спб., 1997.

[viii] Хайдеггер М. Лекции о метафизике. М.: Языки славянских культур. М.: 2010.

[ix] Глебов С. Евразийство между империей и модерном. М.: Новое издательство, 2010