1. Введение в проблематику

Многие мыслители интерпретировали творчество трагического гения немецкой философии, Фридриха Ницше. Можно сделать предположение, что вообще почти вся философия 20-го века есть комментарий к Ницше. Это показывают и работы выдающегося немецкого философа Мартина Хайдегтера, посвященные творчеству Фридриха Ницше, причем Хайдеггер вводит текст и метафизику Ницше в контекст собственной философии, а именно, в контекст главного вопроса философии, вопроса о бытии.

Основным вектором хайдеггерианской метафизики является постановка именно вопроса о бытии, в отличии от вопроса о бытии сущего в пространстве которого пошла вся западноевропейская метафизическая традиция. И именно Ницше по Хайдегтеру занимает в этом смысле ключевую позицию, а именно позицию завершителя западноевропейской философской традиции. Почему это так мы и попытаемся прояснить в данной работе.

Хайдеггер выделяет у Ницше основные рубрики-концепты которые в первую очередь затрагивают основной вопрос философии. Во первых это учение о воле к власти, во вторых - это учение о вечном возвращении того же самого и в третьих - это европейский нигилизм, провозвестником и завершителем которого считал сам себя Ницше. Каждый из этих концептов мы рассмотрим основательно сквозь призму текстов Хайдегтера и выделим главные вектора ницшевского осмысления главного вопроса философии.

Основным источником для нашей работы будет двухтомник Мартина Хайдеггера «Ницше» [1,], [2], а так же естественно тексты самого «великого ниспровергателя кумиров», главным образом его неоконченное творение «Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей» [3]. Перевод текстов Ницше мы приводим так как их приводит в тексте Хайдеггера переводчик Хайдеггера, а ссылку на страницу даем по русским изданиям текстов Ницше.

2. Предначертание основных концептов философии Ницше

Ницше отвечая на вопрос «что есть сущее?» говорит, что особенностью всего сущего является воля к власти, именно этот вопрос стал ведущим издавна, со времен классической греческой философии, в западно-европейской метафизической традиции. Ницше на наш взгляд несправедливо причисляют к «философам жизни», ведь в «Воле к власти» он говорит о важности отвлеченного мышления, для него - это праздник, упоение и высшая форма существования [1, с. 11]. Да, это праздник, но праздник языческий [3, с. 497], отсюда выводится им то, что нет никакой христианской философии, так как в христианстве нет праздника мысли: философия должна определяться из самой себя.

Основной интенцией главного, по мнению Хайдеггера, произведения Ницше «Воля к власти» является утверждение, что бытие - есть становление (в этой связи Ницше ошибочно приписывают взгляды Гераклита, почему ошибочно, мы покажем ниже). Кроме того, бытие обладает характером действия и деятельности воления, а сама воля, по сути есть воля к власти. Три основных заголовка всей философии Ницше: «воля к власти», «философия вечного возвращения» и «переоценка всех ценностей» находятся в неразрывном единстве. Выражение «воля к власти» характеризует основную особенность сущего; всякое сущее, которое есть, есть, поскольку оно есть, воля к власти [1, с 21]. Но главный вопрос философии не «что есть бытие сущего?», а вопрос «что есть само бытие?», поэтому Ницше остается здесь еще в русле ведущего, но не главного вопроса философии. Отвечая на вопрос, что такое сама воля к власти, Ницше говорит, что это - вечное возвращение того же самого, и далее заключает, что нужно «впечатать в становление черты бытия - вот в чем высшая воля к власти» [3, с. 342]. Становление есть только тогда, когда оно укоренено в бытии, вечное возвращение - утверждение бытия в становлении. Мыслить бытие, волю к власти как вечное возвращение значит мыслить бытие как время [1,с. 23].

Далее следует добавить, что вся философия Ницше пронизана критикой высших ценностей и необходимостью установления новых ценностей. То что высшие ценности обесценились - это результат нигилизма, но по Ницше нигилизм - это не только распад и разрушение, это еще и то что содействует творчеству. Нигилизм преодолевается из самого нигилизма, нужна соответствующая позиция оценивания и соответствующий способ мышления. Новое утверждение ценностей вбирает в себя создание потребностей и требований, соответствующих новым ценностям, отсюда Ницше требует «воспитания и дисциплины». В подзаголовке своего главного труда Ницше пишет об «опыте» и говорит что истину нужно испытывать, даже если от этого человечество погибнет. Еще дальше Ницше пишет о том, что истина - есть вид заблуждения [3, с. 285]. Ставится вопрос о переиначивании: упраздняя старый порядок, возникает ли новый порядок сам собой? Новое полагание ценностей ново не столько в смысле самих новых ценностей, а в смысле самого способа полагания и этот новый способ - есть воля к власти. Сама жизнь - есть воля к власти, не долженствование определяет бытие, а бытие - долженствование. Воля к власти рассматривается Ницше в четырех срезах: 1) как познание, 2) в природе 3) общество и индивид, 4) как искусство. Причем искусство есть стимулятор жизни, что противоречит шопенгауеровскому «успокоению».

Сущность воли есть власть, воля - есть только воля к власти, а значит воля к воле -воление себя самого. Воля пронизывает все сущее. Душа здесь есть нечто волевое, но воля не есть нечто душевное. Воление есть устремленность-к, обращенность-на, воление не совпадает с желанием (так как желание спровоцировано извне): «воление вообще не желание, а собственно воление как таковое: подчинение себя своему приказанию, решимость самоповеления, которая в себе есть исполнение» [1, с. 42]. Воление есть господство-над. Власть - не цель воли, это ее суть, ее нельзя мыслить вне воли.

Ницше также мыслит волю как аффект, страсть и чувство, но это не эмоции, их нельзя объяснять психологически, это глубинный способ человеческого Dasein (мы оставляем этот ключевой термин Хайдеггера без перевода, обычно он переводится как «вот-бытие» или совсем уж неудачно «присутствие»). Аффект - это выход из себя, а отсюда - властная вознесенность-над-собой превращается в вознесение над собой, ис-ступление-из-себя самого. Например, мы теряем себя в гневе, что-то утрачиваем, воля захватывает всего человека как аффект. Хайдеггер отличает аффект от страсти, ибо «страсть есть то, через что и в чем мы утверждаемся в самих себе и проницательно овладеваем сущим вокруг нас и в нас» [1, с. 50]. Страсть как воля к власти возвращает нас в себя самое. Чувство же (например, наслаждения) лишь сопутствует, но не двигает, чувство наличествует изначально, но так, что ему сопринадлежит мышление и воление. В волении мы встречаемся с самими собой, мы познаем себя в самом своем существе. Радость как аффект есть чувствование себя более сильным, она предполагает неравенство.

Далее следует отказаться от интерпретации воли у Ницше в идеалистическом смысле, воля по Ницше - это не представление, т. е. она не определяется идеей. Воля есть вырывающееся за свои пределы господство-над, воля как аффект, воля как страсть, воля как чувство и, наконец, воля как повеление - такова дефиниция воли у Ницше по Хайдеггеру. Всякое воление - есть воление быть большим, воление стать сильнее. Это не дарвинизм, здесь жизнь не самосохраняется, а самоутверждается. Самоутверждение - есть исконное утверждение сущности, а воля к власти есть воля сущности. Созидание предполагает и императив разрушения, это властвующее «нет». Не та жизнь которая страшится смерти и только бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает ее и в ней сохраняется, есть жизнь духа. Даже зло мыслится Ницше как принадлежащее к сущности бытия, воля в себе одновременно созидает и разрушает. Власть одновременно dinamis, energeia, enteleheia, а это по Аристотелю высшие определения бытия.

Так как основной вопрос философии есть вопрос о бытии, а ведущий вопрос - есть вопрос о бытии сущего, то сущее и бытие должно приноситься в открытое, т. е. в несокрытость, а это - aleteia, истина [4, с. 8-27], поэтому вопрос, что есть бытие, должен одновременно вопрошать, что есть истина. Но Ницше противопоставляет истине -искусство.

3. Воля к власти как искусство

Искусство, согласно Ницше, следует постигать со стороны творца, а не со стороны воспринимающего. Художник порождает в бытие то, чего там нет, а в порождении мы соседствуем с сущим. Искусство есть самая прозрачная и знакомая форма воли к власти и в соответствии с расширенным пониманием художника искусство есть основное событие всего сущего, а сущее есть самосозидающееся, созданное. Искусство как созидающее начало есть первочерта всего сущего, это высшая форма воли к власти. Оно есть новый способ полагания ценностей, против старого (религия, мораль, философия). Философия Ницше здесь направлена против Платона, как утверждение чувственного мира, против утверждения сверхчувственного (идеального) мира заблуждения, который нигилистичен. Искусство есть противоборство нигилизму: «Воля к кажимости, к иллюзии, к обману, к становлению и изменению глубже, «метафизичнее» воли к истине, к действительности, к бытию» [1, с. 76]. Воля к истине по Ницше есть симптом вырождения, истина здесь понимается как «истинный мир» у Платона. Значит искусство более ценно чем истина, чувственное выше сверхчувственного.

Что бы далее понять искусство как форму воли к власти необходимо вкратце обрисовать шесть основных моментов в истории эстетики как их трактует Ницше. Эстетика есть основной способ осмысления искусства. Вот эти шесть моментов: 1. У древнейших греков нет понятийного осмысления искусства, но есть ясное знание о нем. 2. Понятийная эстетика начинается с Платона и Аристотеля, с разделения на материю и форму. Через идею (idea) произведение искусства движется в сторону обозначения прекрасного как являющегося (ek fanestaton), искусство есть tehne - ремесло, а противоположность tehne есть fisis (природа), у греков это первое и существенное наименование самого сущего в целом. «Для них сущее есть то, что возникает и проявляется самобытным образом, будучи ни к чему не принуждаемым, то, что возвращается в себя самое и исчезает: возникающее и в себя возвращающееся властное свершение» [1, с. 83]. Знание об этом сущем есть tehne, это не «делание» и не производство. Это знание направляет и обосновывает всякое вторжение человека в средоточие сущего, это знающее управление созиданием. Потом tehne утрачивает первоначальный смысл и связывается с изготовлением и представлением красивых вещей, осмысление искусства перемещается в область эстетики. 3. Далее идет программа Нового Времени, свободное определение человека: cogito ergo sum. Я сам и мои состояния есть первое и подлинное сущее, с этим соотносится и поверяется все прочее сущее, появляется собственно эстетика, «логика чувственности». В искусстве открывается истина сущего в целом, но это местопребывание человека, все определяет вкус и выносит суждение о сущем. 4. Эстетика заканчивается у Гегеля, отсутствует абсолютная потребность в том чтобы материя отображалась в искусстве, искусство - нечто прошедшее. 5. Далее Вагнер с его «созиданием единого произведения искусства», теперь театр и оркестр определяют искусство, искусство как чистая потребность, как полное растворение в чистом чувстве, затухающее погружение в ничто. Чувство предоставлено у Вагнера самому себе. Теперь эстетика превращается в психологию, действующую по принципу естественных наук, получаются различные сведения и отсюда воспитывается мышление. Но это уже передний план нигилизма. 6. У Ницше искусство противоборствует нигилизму (религия, мораль, философия), а эстетика становится «прикладной физиологией», чувственное сводится к возбуждению нервных клеток, к телесным состояниям.

Возникает проблема сведения воедино искусства как противоборства нигилизму и как предмета физиологии. Ницше соединяет живое (психологию) с плотским и наоборот. Для искусство требуется опьянение, а именно опьянение волей, опьянение - это дионисийство, существенным в опьянении является возрастание чувства силы и полноты. Вообще чувство по Ницше есть то, как мы плотствуем, плоть вовлечена в наше существование, это не просто «наличное». Любое чувство - есть настроенное плотствование и плотствующее настроение. В опьянении мы получаем чувство возрастания силы и чувство полноты. Возрастание силы надо понимать как способность-возвыситься-над-собой, как такое отношение к сущему, в котором само сущее постигается как более существующее, более богатое, более прозрачное и более существенное, а чувство полноты есть не усиливающееся накопление каких-то внутренних событий, а прежде всего та настроенность, которая так определяет себя, что ей ничто не чуждо и ничто не чрезмерно, которая всему открыта и ко всему готова: величайшее безумие и высшая отвага в их тесной взаимосвязи. [1, с. 103]. Еще один момент опьянения это взаимопроникновение всех возрастающих способностей. Опьянение распадается у Ницше на сновидение и восторг (аполлоническое и дионисийское начало). Это две силы природы и искусства, их соединение есть греческая трагедия.

Прекрасное по Ницше есть то, что нравится, а нравиться значит соответствовать. Прекрасное согласуется с тем, кому оно нравится и зависит от того, кто таков тот самый, кому это должно соответствовать. А он определяется тем, что он требует от себя, значит, прекрасным мы называем то, что соответствует тому, что мы от себя требуем. А требование определяется тем, как мы расцениваем себя, на что отваживаемся и что себе полагаем как определенное, что мы можем вынести. Прекрасное ввергает нас в опьянение: «Настроение опьянения скорее представляет собой настроенность в смысле высшей и максимально выверенной определенности» [1, с. 115]. В результате можно сделать вывод, что эстетика покоится на биологии, но не биологии как естественной науки.

Творчество, таким образом, представляет собой совершающееся в состоянии опьянения создание прекрасного в произведенном, сущность произведения есть исток сущности творчества. Художник должен видеть полнее, проще, сильнее, чем так, как оно есть. Воспринимать искусство - значит еще раз творить, художник никакую вещь не наделяет ценностью, если она не умеет стать формой. Становление формы - есть «раскрытие себя». Форма есть охватывающая граница или ограничение, есть то, что сущее приносит в то и поставляет в том, что оно есть, так что оно стоит в себе: поставленность. Таким образом стоящее есть то, в чем себя обнаруживает сущее, его вид (eidos), через который и в котором оно выступает, себя пред-ставляет, делает явным, просвечивает и входит в чистую видимость. «Художественное отношение к форме есть любовь к форме ради того, что она есть сама по себе» [1, с. 120]. Форма дает торжествовать и открываться сущности. Форма не есть ограничение содержания, подлинная форма есть единственное и истинное содержание. Исходя из опьянения как основополагающего эстетического состояния, мы пришли к красоте, от нее вернулись к состояниям творчества и восприятия, от них - к тому, с чем они связаны как с определяющим, то есть к форме, а от формы - к страсти к упорядоченному как основному условию плотствующей жизни и тем самым снова достигли исходного состояния, так как жизнь есть возрастание жизни и возрастающая жизнь есть опьянение [1, с. 123]. Нельзя представлять опьянение и красоту в виде субъективных отношений, в опьянении субъект выходит за пределы себя и таким образом утрачивает субъектность. Красота разрывает круг внеположного (объекта) и делает его принадлежностью субъекта, красота задает настроение состоянию человека.

Самое главное и особенное в искусстве - это большой стиль, это презрение к малой и краткой красоте, это ощущение немногого и долгого, это высшее чувство власти, почитание и подчеркивание общего, закона, это классический стиль. Искусство есть противоборство нигилизму и предмет физиологической эстетики. Физиология лишь вскипание природного процесса, взрыв опьянения, природа не знает никакой области решения, а противоборство нигилизму закладывает основу для новых мерил и ценностей, оно определяет иерархию, различает и решает. Искусство в большом стиле одолевает и усмиряет хаос и пьянящее начало, это творческое противоборство, это простой покой спасительного преодоления высшей полноты жизни. Оба вектора искусства взаимопроникают, большой стиль искусства - это там где под единое ярмо соединяются хаос и закон (та же типология что и в фразе «впечатать в становление черты бытия»). Оставаясь одним из условий творческого свершения., телесное является в то же время тем, что должно усмиряться в созданном, преодолеваться в нем и упраздняться. «Художественные состояния - это такие состояния, которые подчиняют себя высшему велению меры и закона, следуют воле, указывающей им на нечто, превышающее их, это состояния, которые есть то, что они есть в своей сути, когда они, устремляясь за свои пределы, становятся чем-то большим, чем то, что они есть, и утверждаются в этом властвовании» [1, с. 131]. Искусство есть стимулятор жизни, а не транквилизатор (как у Шопенгауера), у искусства должна быть мера и закон, причем оно само в себе есть законодательство. Истинное творческое начало - это не поиск, а полное обладание, созидание из неудовольствия - реактивно. Романтическое искусство зиждется на недовольстве собой как творческом начале, поэтому выше - классическое искусство, активное. Но на самом деле различие между активным и реактивным выливается в различие между бытием (статика, застывание) и становлением (разрушение, перемена). Истинное творческое может быть как устремлением к становлению (дионисизм), преизбыточной силой, так и устремлением к бытию, из обладания полнотой. Но оба этих устремления могут быть нигилистичными: устремленность к становлению из недовольства и к бытию из принуждения и тирании. Большой стиль там, где преизбыток укрощается до простоты. Большой стиль - активен, а не реактивен, это воля к бытию, проявляющаяся так, что она упраздняет становление в себе. Противоположность не отрицается, а раскрывает свою сущность под ярмом большого стиля, в нем единство бытия и становления, активного и реактивного. Воля к власти там, где власти не надо иметь в себе начало борьбы в смысле противодействия (reaction), где она связывает все своим превосходством, она отпускает все вещи к их сущности и их пределам.

Теперь можно резюмировать основные положения об искусстве в виде нескольких тезисов. Искусство есть самая известная и прозрачная форма воли к власти, так как это состояние нас самих, в опьянении плотствующей жизни, оно утверждается в экстатическом состоянии понимаемом физиологически. Искусство следует понимать со стороны художника, так как оно как воля к власти есть созидание от преизбытка полноты. Искусство есть основное событие (свершение) в пределах сущего в его целом. Искусство как чувственное ценнее истины, как сверхчувственного, т. е. искусство более сущее. Однако последнее положение еще следует обосновать, следует задать вопросы: «что есть истина?» и «в чем ее сущность?».

4. Истина и искусство: ницшевский переворот платонизма

Что же в природе искусства заставляет решать проблему истины? Отношение искусства и истины есть разлад. Необходимо прояснить понятие «истины» у Ницше. Слова вообще многозначны, а ключевые слова еще и историчны, они исторически имеют разные значения и в настоящем и будущем творят историю, сообразно господствующему толкованию этих слов. Но есть магистральные линии в значениях слов. Истина означает сущность истинного, поэтому истина лишь одна и нельзя говорить об «истинах». Мы имеем два взаимосвязанных значения слова «истина»: сущность истинного, не допускающее никакой множественности и то или иное истинное как таковое, подразумевающее множественность. Слово «истина» обозначает как единое сущее, так и многое, удовлетворяющее сущности. Истинное время от времени меняется, однако сущность, как всеобщее (действительное для многого) является единой, всеобщее превращается в общезначимое, неизменное, вечное, поэтому мы приходим к неизменности сущности истины. Это логически правильно, но метафизически неверно. Сущность может изменяться, однако всегда приходит к единству, действительному для многого, сущность обладает самостью и самотождественностью. Представление об изменении сущности ведет к релятивизму, этот упрек возможен только в случае непризнания сущности абсолюта и существа сущности. Истина для Ницше - не сущность истинного, а само истинное, удовлетворяющее сущности истины, вопрос о сущности истины у него вообще не ставится. Это «упущение» идет еще от Платона и Аристотеля. Истинное по Ницше - есть истинно сущее, действительное в истине (познанное в истине), истина есть истина познания, истина принадлежит сфере познания. Познавание есть уподобление познаваемому, соразмерение-с-познаваемым.

У Платона познавание есть уподобление познаваемому (сущему), его бытие определяется из идей, суть вещи в ее идее. Это сверхчувственная «чтойность» и бытие сущего. Познавание является представляющим соразмерением со сверхчувственным. Это - teoria. Позитивизм толкует познание иначе, здесь есть тоже соизмерение, но представление зиждется на неком предлежащем и предположенном, это данное в чувственных восприятиях чувственное. Способ соразмерения - пред-ставление («восприятие»), которое определяется через опосредствующее взаимосоотнесение данностей восприятия - суждение. Соотношение искусства и истины должно постигаться как соотношение искусства и научного познания или как соотношение красоты и истины. Но почему же между ними разлад? Нужно в таком случае определить, что для Ницше есть познание. По Платону истинное - сверхчувственное, идея, а сущее - me on (но не как ничто uk on) и на него падает тень от сверхчувственного. Позитивизм все переиначивает и сверхчувственное ставит на службу чувственному, т. е. чувственное - есть подлинно сущее. Но Ницше не позитивист, хотя и он переиначивает Платона. Перевернутый платонизм Ницше обретает свой размах и значение только в опыте нигилизма («Бог умер»), в этом горизонте нужно понимать и понимание им сущности истины. Хайдеггер пишет что «под нигилизмом Ницше понимает исторический факт, то есть событие, в котором обесцениваются высшие ценности, упраздняются все цели и все оценки начинают противоречить друг другу» [1, с. 159], больше нет цели. Но целеполагание необходимо как упорядочивание сущего в целом, оно же и обосновывает цель, благодаря ему историческое вот-бытие возрастает, целеполагание есть спор и борьба. Условие преодоления нигилизма Ницше называет «большой политикой». Основное ослабление глубинной силы вот-бытия возникает в результате поношения и принижения целеутверждающей силы самой «жизни». Над жизнью утвердилось сверхчувственное и идеальное. Платонизм есть начало нигилизма, а христианство - «платонизм для народа». «Перевертывание» платонизма прежде всего означает ниспровержение сверхчувственного как идеала. Это так же и решение вопроса о том: «что есть сущее?». Сущее - чувственное, но истину сущего нужно искать на путях познания. «Искусство и истина, творчество и познавание фокусируются в одном ведущем ракурсе, направленном на спасение и оформление чувственного. В контексте преодоления нигилизма, то есть в контексте полагания принципиально новых ценностей искусство, истина и тем самым осмысление их сущности становятся одинаково важными. В соответствии со своей сущностью они сходятся воедино в новом историческом вот-бытии» [1, с. 164].

Платонизм должен отвергать искусство как связанное с чувственным, а Ницше, наоборот, должен согласовывать искусство и истину (раз чувственное - истинное). Однако Ницше говорит о разладе, поэтому нужно прояснить об искусстве у Платона. Искусство - tehne, melete - заботливость исполнения. Единство melete и tehne обозначают основную установку предвосхищающего раз-решения вот-бытия к основанию сущего из него самого. Искусство как произведенное есть poien и poiesis. О соотношении искусства и истины Платон ставит вопрос в политическом ключе в «Государстве» [5, с. 351-355]. Здесь ставится вопрос о политическом бытии, основание его заключается в знании о том, что есть dike и dikeosine - справедливость. Но подлинный смысл dike - закон сочетаемости бытия сущего, а знание об этом - философия, отсюда вывод: «сущностно необходимо, чтобы властвовали философы». В этом контексте Платон дает оценку искусству в ракурсе его местоположения в государстве, с точки зрения основы этого государства, «истины». Постижение идей у Платона основано на eros, идея является (ekfanestaton), отсюда идея прекрасного, красоты. О прекрасном так же говорится в «Пире» и «Федре» [6, с. 81-191]. Все что делает искусство - есть изобретение сущего, это mimesis, подражание, отображение, сочинительство. В нем скрывается опасность обмана и лжи. Поэтому в иерархии форм общественной деятельности - искусство не может иметь высокого звания. Истинное верховное знание дает философия.

Далее, по Платону eidos - есть вид, образ чего-либо. В образе та или иная вещь присутствует не в своем особенном, а скорее, в том, что она есть по существу. Бытие (присутствие) улавливается в усмотрении образа. В методе Платона - полагается, утверждается в соотнесении с другим, устанавливается для рассмотрения не только идея, но и многообразие единичного как соотносимого с единым своего единого вида. В слове (языке) пересекаются оба ракурса - и единичное и общее. Eidos - есть то неизменное, что есть в многообразных вещах, значит бытию присуща неизменность, становящееся не имеет бытия, бытие противостоит становлению. Производящий не производит саму идею, он изготовляет всматриваясь в нее, идея ему предпослана и он сообразуется с ней. Созидатель выступает как подражатель, а произведение «есть» благодаря идее, оно присутствует в эйдосе. Создавать - значит доводить эйдос до самообнаружения, проявлять его. А демиург - производит все вещи. Важен также tropos - способ произведения. Платон приводит пример с зеркалом, отражающем все сущее, но здесь только обнаружение сущего, а не неискаженное сущее в своей несокрытости. Одни люди делают кажущиеся вещи, другие - действительные (живописец рисующий стол и столяр производящий стол). Но даже столяр не производит эйдос, значит он производит не бытие сущего, а лишь то или иное сущее, поэтому и ремесленник не находится у самого сущего. Поэтому по сути «действительное» произведение не отличается от кажущегося. Произведение существует трояким образом: идея, изготовленное и изображенное. Эйдос обнаруживает себя трояким способом. Толкование бытия как эйдоса, присутствуя в образе, предполагает толкование истины как aleteia, несокрытости, неискаженности. Для одной вещи - есть одна идея, а не больше, единство и единственность принадлежит сущности идеи. Бог - творец сущего, а не единичных вещей, как плотник. Бог позволяет сущности воссиять, ремесленник есть демиург, производящий вещь согласно сущности, а живописец - не демиург, он подражатель. Живописец предстает тому способу, «владеет» тем способом, с помощью которого бытие, идея доводится до уровня образа, на полотне обнаруживается идея вещи. Способ живописца более далек от идеи, чем способ ремесленника. Живописец - подражатель не только из-за того, что он не производит реальную вещь, но еще и потому, что он ее изображает только с одной стороны. Mimesis сущность искусства, а значит оно удалено от бытия, изображение эйдоса его затемняет. Отсюда вывод, что отстояние искусства от истины - не есть разлад по Платону.

Разлад между искусством и истиной возможен только если искусство будет возведено на ту же ступень, что и истина. Рассмотрим диалог «Федр», где Платон говорит о прекрасном в контексте изначального вопроса об отношении человека к сущему как таковому. Человек изначально обращен к бытию сущего. Взор к бытию пленен телом, поэтому его нельзя усмотреть незамутненно. Человек отвращается от бытия и питается лишь видимостью (doxa), бытие скрывается от человека, отсюда забвение бытия. Но люди даже не знают, что это - видимость, ибо тогда они узнали бы о бытии, которое просвечивает в видимости едва-едва. Взирая на бытие человек возносится над собой, эта привлеченность человека бытием есть eros. То что сохраняет и обновляет взор на бытие -есть прекрасное. Прекрасное одновременно и чувственно-видимое и возносящее нас к бытию, оно есть самое яркое в чем просвечивает бытие. Человек изначально обращен к бытию и душа уже заранее усматривает несокрытость сущего. Взор к бытию делает сокрытое несокрытым, является основным отношением к истинному. То, что по своей сущности совершает истина (снимает покров с бытия) - именно это совершает красота, т. е. красота и истина относятся к одному и тому же, к бытию. He-сущее (чувственное), как вместилище красоты, раскрывает бытие, в результате чего получается разлад (т. к. истина есть нечувственное). Но для Платона - это блаженный разлад, т. к. красота от чувственного возводит к нечувственному (сверхчувственному).

Для Ницше же разлад между красотой и истиной, принадлежащим одному порядку, раскрытию бытия, ужасен. Переворот платонизма - это когда высшее упраздняется и не происходит утверждения истинного и желанного. Когда же рушится истинный мир, то рушится и кажущийся. Ницше говорит о шести этапах истории платонизма, которая завершается выходом из него. Вот эти этапы: 1. Истинный мир - есть сам мудрец (я Платон есмь истина), истина - сверхчувственное, она достижима здесь и сейчас, но не для каждого. Истинный мир - не предмет учения, а сила вот-бытия, чистое его сияние. 2. Истинный мир не достижим, но обетован мудрецу, благочестивому, добродетельному. Здесь происходит разрыв с чувственным, но не окончательный, земное становится бренным, идея становится непостижимой, запутанной, «христианкой». Это уже платонизм, а не Платон, теперь у вот-бытия нет силы сверхчувственного. 3. Истинный мир недостижимый, не могущий быть обетованием, но уже мыслимый: утешение, долг, императив. Это уже Кант с его практическим разумом, свет познания падает на опыт, происходит математическое и естественное истолкование мира. 4. Истинный мир не только не достижим, но и недоступен, неведом, не спасающий, не обязывающий, не утешающий. Это петушиный крик позитивизма, пробуждение разума для самого себя. 5. Истинный мир - бесполезная, лишняя и опровергнутая идея: «так упраздним же ее». Это первые штрихи философии самого Ницше, сверхчувственный мир упразднен, остался чувственный мир позитивизма, но и с ним нужно бороться: вакантно место высшего. 6. Вместе с истинным миром упразднен и кажущийся. С завершением платонизма должен завершиться и прежний человек, приходит «последний человек» и наконец «сверхчеловек». Здесь содержится большая опасность, ибо может утвердиться последний человек. Когда оба мира упраздняются все низвергается в ничто, однако этот нигилизм нужно преодолеть. Необходимо покончить с превратным толкованием чувственного, как и с превознесением сверхчувственного, должна быть новая иерархия чувственного и нечувственного. Это не перестановка мест, это изменение самой иерархической схемы.

Все сущее по Ницше - перспективно-воспринимающее, оно «чувственное», все проникнуто жизненными силами. Чувственное - не кажущееся, оно - единственно реальное. В единстве органической сущности содержится множество влечений и способностей, каждое из которых имеет свою перспективу, противоборствующую другой. При наличии такой множественности утрачивается однозначность той единственной перспективы, в которой находится соответствующее действительное. Налицо многозначность проявленного, а значит и неопределенность. Видимое предстает тогда, когда что-то предстает только в единой перспективе, утверждается в ущерб другим. Появляется постоянное с непреходящими свойствами, согласно платонизму - это есть «истинное» и «бытие». Но это истинное бытие есть просто видимость, заблуждение: «Истина есть вид заблуждения, без которого не мог бы существовать определенный род живых существ. Ценность для жизни является последним основанием» [3, с. 285]. Истина, то есть истинно сущее, то есть постоянное, упроченное, будучи закоснением той или иной перспективы, всегда представляет собой лишь ставшую властной кажимость, то есть заблуждение, поэтому - истина есть вид заблуждения. Но изначальна не видимость, а перспективное. Возможность проявления и упрочнения одного облика есть один из обликов лжи. Тогда искусство есть подлинная воля к истине, к проблеску преображающего, в котором зрима высшая законность бытия, а истина, напротив, застывший ракурс видимости в одной перспективе, истина умиротворяет жизнь и ей препятствует. Поэтому искусство - более ценно. Искусство как преображение сильнее способствует возрастанию жизни, чем истина как фиксация определенного облика, между ними - разлад. Хайдеггер замечает: «Для того чтобы реальное (живое) могло быть реальным, ему, с одной стороны, необходимо упрочиться в определенном горизонте, то есть остаться в облике истины. Для того же, чтобы это реальное могло оставаться реальным, ему, с другой стороны, необходимо одновременно преобразиться, возвысившись над собой, превзойти себя в проблеске того, что создается в искусстве, то есть выступить против истины» [1, с. 218]. Воля к видимости, к иллюзии, к обману, к становлению - глубже чем воля к истине. В воле к власти Ницше пытается осмыслить старое противостояние бытия и становления (Парменид и Гераклит) как их изначальное единство. Бытие как постоянство должно позволить становлению быть становлением, отсюда происходит мысль о вечном возвращении. Необходимо «взглянуть на науку под углом зрения художника, а на искусство - под углом зрения жизни...» [1, с. 219]. Наука -есть знание как таковое, отношение к истине, а жизнь есть становление, первейшее наименование бытия. Жизнь понимается Ницше метафизически и он очерчивает новую программу. Что бы преодолеть нигилизм необходимо оценить науку в контексте ее творческой силы, а не с точки зрения ее непосредственной пользы или пустого непреходящего значения. Само же творчество надо оценивать в ракурсе той самобытности, с которой оно вторгается в бытие: не как простое достижение индивида и не как развлечение для многих. Способность к оценке, то есть способность к действию согласно бытию сама представляет собой высшее творчество, ибо это содействие готовности богов, «да», сказанное бытию. «Сверхчеловек» - это человек, который заново утверждает бытие - строгостью знания и большим стилем творчества.

5. Учение о вечном возвращении того же самого

Первое сообщение о вечном возвращении того же самого мы находим в «Веселой науке» [7, с. 525-526]. Там ставится вопрос: «Хочешь ли ты проживать то, что проживал -вечно, еще раз и еще раз?». Там речь идет о том веселье превознесенности, которую самое тяжкое и ужасное больше не потрясет, то есть ее больше не потрясет самое сомнительное, она скорее только крепнет от него, утверждая его в необходимости. Эта мысль -величайшая тяжесть, это определяющая мысль. Эта тяжелая мысль приходит только в состоянии уединения, когда человек бывает самим собой, когда его вот-бытие находится в средоточии сущего в его целом. Сущее в его целом - есть то, что больше всего достойно вопрошания.

Мысль о вечном возвращении привносит трагедию сущего как такового, сущее -трагично. Трагическое не принадлежит к нравственному (вопреки Аристотелю), но к эстетическому. Ужасное, принадлежащее трагическому не должно страхом побуждать к бегству в «смирение», а напротив, его нужно принимать как принадлежащее прекрасному. Нужно обрести господство как над своим счастьем так и несчастьем, идти навстречу одновременно и страданию и надежде, трагический ум вбирает в себя противоречие. Уничтожение и страдание присущи бытию. А мыслитель мыслящий наитяжелейшую мысль - это Заратустра.

Как раз второе сообщение о вечном возвращении содержится в «Так говорил Заратустра». Прежний человек не может вынести мысли о вечном возвращении, он должен стать сверхчеловеком. Сверхчеловек преодолевает «последнего человека», последний человек - это посредственность. Презрение к последнему человеку должно быть актом любви, а не актом отвращения.

В главе «О призраке и загадке» [8, с. 124-128] говорится что бытие сущего есть призрак и загадка, но разгадывая ее нельзя позволять, чтобы исчезла тяга к загадке. Загадка содержится во вратах «Мгновение» и в двух бесконечных дорогах - в прошлое и будущее. Карлик (дух тяжести) отвечая на вопрос: «противоречат ли эти два пути вечно?», говорит, что все прямое - лжет, а время - круг. Карлик утверждает, что все сущее - криво, круговращательно, оно вечно возвращается во времени, но карлик не уловил смысл загадки. Но вопрос о том, что все уже было, и эти ворота - карлик не отвечает.

Важное символическое значение так же имеют звери Заратустры. Орел как гордое животное символизирует удерживание себя в высоте, а змея как самое умное животное символизирует власть над знанием, власть над игрой бытия и видимости. В главе «Выздоравливающий» [8, с. 176-182] Заратустра являет новую мысль (сначала чуждую ему): единство жизни, страдания и круговращения. Он желает одновременно и глубочайшего заблуждения и высшего страдания и творчества. «Заблуждение» для воли к власти не расценивается отрицательно - это необходимая сущность истины. Звери говорящие о вечном возвращении не понимают его глубины. Если все возвращается (как в мысли карлика и зверей Заратустры), то все равно какие мы принимаем решения и какие у нас устремления, это в конечном итоге пресыщение и отрицание жизни. Сострадание убивает то знание, которое проявляется в страдании. В истолковании зверей - вечное возвращение есть уравнивание, которое все делает равнозначным, низводя до уровня чередования, поэтому мы сторонимся всякого решения. В воротах «Мгновение» две дороги сталкиваются лбами, а не просто сменяют друг друга. Здесь важна позиция не стороннего наблюдателя, а того кто сам есть мгновение, которое вторгается в будущее и при этом не дает исчезнуть прошедшему. Прошедшее и будущее бегут навстречу друг другу. От нашего решения зависит, что станет будущим, что именно вернется, все это решает мгновение. Вечность - в мгновении, в столкновении прошлого и будущего. Мгновение определяет, каким способом все возвращается, но нужно сказать «да» и мелкому, так как оно тоже сущее, и это приводит Заратустру в трепет. Преодолевается отвращение к маленькому человеку, это - выздоровление. Закат Заратустры - это одновременно и переход и нисхождение как признак бездны. Это двойное значение с точки зрения правильно понятой вечности, нужно постигать в его временности: мгновение приобретает у Ницше статус вечности, оно самое исполненное, в нем вспыхивает молния сущего в целом. Заратустра постиг, что бездна принадлежит выси, преодоление злого заключается не в его упразднении, а в его необходимости. «До тех пор, пока мы с отвращением отвергаем его, пока презрение проистекает только из отвращения, оно остается зависимым от презираемого; только тогда, когда презрение проистекает из любви к поставленной задаче и таким образом превращается в прохождение мимо с признанием необходимости существования злого, необходимости страдания и разрушения, в молчании этого прохождения, исполненного любви, только тогда возрождается большой стиль, раскрывается окружение вокруг того, кто таким образом стал самим собой» [1, с. 273]. Становление - есть возвращение как истина о сущем в его целом, солнце в полдень -это мгновение кратчайшей тени, ярчайшая ясность, символ бесконечности. Сущее в целом как мука, разрушение, страдание не является упреком против жизни. Трагическое - по ту сторону оптимизма и пессимизма - оно борьба как таковая.

Третье сообщение о вечном возвращении того же самого мы находим в работе «По ту сторону добра и зла» [9, с. 192-207]. Бог умер, но какой? Умер «нравственный Бог», христианский, к которому прибегают ища спасения, «судия» и «воздаятель», но разве мать рассчитывает на какую-то оплату за свою любовь к ребенку? Бог умер, потому что его убили люди, «они убили его, связав его величие со своими мелкими стремлениями к награде и тем самым умалив его самого» [1, с. 278]. Атеизм Ницше - особенный, он не атеист в расхожем смысле слова. Для Ницше христианский Бог не может быть мерилом безбожия, поскольку он сам в упомянутом смысле «мертв». Ницше, как «безбожник» ставит себя перед вопросом: Разве не надо сначала создать Бога, разве не нужна для этого сила - создать то, что превышает себя, разве не должен преобразоваться сам человек? Это преодоление безбожия Заратустры. Бог о котором вопрошается в опыте кольца ужаса, остается предметом вопрошания только из мгновения. Тогда Бог - только вопрос?

В других записях о вечном возвращении того же самого мы можем уяснить, что со смертью нравственного Бога из сущего в целом исчезает греховное и виновное. Все есть игра жизни и невинность (здесь созвучие с Гераклитовским играющим ребенком, эоном). Из природы должно быть изъято все человеческое, привнесенное в сущее в его целом (вина, цель, замысел, предвидение), что бы потом снова вернуть туда человека.

Резюмируя все это можно сказать, что Ницше рассматривает мир в его целостности, всю полноту безжизненного и живого, взаимопроникающих друг в друга во взаимосвязи становления. Наиболее всеобщей особенностью мира является сила, которая множится не физически (т. е. числительно в порядке меры), сила - это воля к власти. Сила ограничена, она питается от какого-то избытка, значит и сам мир - конечен. Отсутствие увеличения или уменьшения вселенской силы не означает «никакого бездействия», но предполагает непрестанное «становление», не существует равновесия силы: «Если когда-либо удалось бы достичь равновесия силы, тогда оно и продолжалось бы: следовательно, оно никогда не наступало» [1, с 298]. Мир обозрим, но сущее в целом необозримо, бесконечность действий и явлений не противоречит принципиальной конечности сущего. «Бесконечное» здесь - «неизмеримое», т. е. неисчислимое с практической точки зрения, признание бесконечного пространства - ложно, пространство субъективно, как и материя. Вообще нет пространства, все есть сила, пространство - порождение силы. А вот время — действительно, безгранично, бесконечно. Общий характер мира (сущего в целом) хаотичен, сущее в целом наделяется как становление многообразием, причем «единство» и «форма» изначально исключаются. Представление о мировом целом, как о «хаосе» должно воспрепятствовать «очеловечиванию» сущего в целом. Очеловечивание -привнесение в мир порядка, членения, красоты, мудрости, а так же нравственное объяснение мира с ссылкой на деятельность ремесленника (демиурга) или творца. В сущем нет инстинкта самосохранения, нет так же законов и целей, но и бесцельного (случая). Сущее по Ницше должно быть обезбожено, но потом должно быть высшее очеловечивание сущего. О сущем в целом Ницше мыслит в виде «отрицательного богословия» (апофатического у Дионисия Ареопагита), только без Бога. Хаос понимается как ограждение от неверных значений, он необходим. Мир не имеет порядка, но не лишен и необходимости.

Соотнесение мысли о вечном возвращении с мыслящим человеком есть также «очеловечение» представленного в этой мысли сущего: вечность и время возвращения можно постичь только из «мгновения». Человек сам есть это мгновение, и он принимает решение раз-решая будущее и сохраняя минувшее, поэтому мысль о вечном возвращении есть человеческая мысль в высшем смысле. Любое понимание исходит от человека, истолкование этого понимания - есть привнесение человеческих представлений и способов представления в сущее. Все, что выражено в словах - очеловечено, любое мнение и подразумеваемое - человечно. И даже попытка «расчеловечить» исходит от человека. Но следует задать вопрос: «Кто есть человек?». Из какого начала должна определиться сущность человека? Современная наука превратно отвечает на этот вопрос, либо вообще молчит и не отвечает. Вопрос о человеке должен начинаться в сфере языка, ведь язык - это исконное звучание истины мира.

Вечное возвращение того же самого должно доказываться как способ того, как именно сущее в целом есть. Из всеобщего характера силы проистекает конечность мира и становления, т. е. мировые события не могут поступательно уходить в бесконечность, а значит мировое становление должно течь вспять. Однако становление совершается в текущем назад и вперед и не имеющем конца времени. Если бы становление достигло состояния покоя и равновесия, оно уже давно достигло бы его, т. к. конечные возможности сущего должны были исчерпаться в бесконечном времени и уже исчерпались. Но такого равновесия не существует, а значит оно не было достигнуто, в конечном итоге оно не может существовать, а значит становление - непрестанно - вечно. Но ведь оно - конечное становление, поэтому оно - повторяется, и повторяется бесконечно. Для нас изменение общего характера мирового целого необозримо и представляется в облике бесконечного, т. е. эти изменения для нас постоянно новы. Вечное возвращение мирового становления - должно быть возвращением того же самого. Целеполагание может отменить вечное возвращение, но целеполагание противоречит общему состоянию мирового целого как хаоса необходимости.

Ницше критикует естественно научный подход, наука для него должна стать философичной, ибо философия имеет дело с сущим в целом, а не с какой-то определенной сферой сущего. Или мы считаем возможным упразднение любого очеловечения и тогда, наверное, можно говорить о точке зрения, свободную от всяческой точки зрения, или мы признаем, что человеку присуще нахождение в каком-то «углу», а тогда надо отказаться от мысли, что можно постичь мировое целое, будучи свободным от всего человеческого. Ницше это «или-или» решает следующим образом. Он решается на то и другое: и на волю к расчеловечению сущего в целом, и на волю к принятию всерьез человеческого в-углу-стояния. Ницше призывает к тому, чтобы максимально очеловечить сущее и предельно оприродить человека в нем. Бытие человека коренится в его вот-бытии (Dasein). Очеловечение как угроза истине становится тем беспочвеннее, чем изначальнее человек занимает свой существенный для него угол, то есть познает и утверждает вот-бытие как таковое и то, что мыслиться неотделимо от того как мыслится. Невозможно различие между «теоретическим» содержанием учения и его «практическим» воздействием. Осмысление этой мысли требует, чтобы человек не только как практически действующий, но и вообще как сущий со-вступал в совершение мышления, то есть сразу, а не потом определял себя и свой угол из мыслимого им.

Мысль о вечном возвращении Ницше еще называет верой, эта мысль заново сама определяет сущность религии, исходя из себя самой и нельзя облекать ее в расхожие религиозные формы. Она говорит какой религия будет для человека в будущем, как будет определяться отношение к Богу и как будет определяться он сам: «Она [мысль о возвращении] должна стать религией самых свободных, самых веселых и самых возвышенных душ - прелестный луг между позолоченным льдом и чистым небом!» [1, с. 332]. Вера для Ницше есть удержание чего-либо истинным. Это восприятие представленного как истинного и тем самым удержание себя при истинном и в истинном. Стояние и удержание себя в истине наиболее глубоко будут определяться самим изначальным стоянием, а не одной только установкой. «Я больше ни во что не верю», -таково направление мысли творческого человека, но здесь неверие подразумевает нечто иное, а именно нежелание сразу же и напрямую улавливать данное, успокаиваться в нем и, прибегнув к этому мнимому решению, закрывать глаза, жмурясь от собственного удовольствия [1, с. 335]. Истинное есть уловленное в непрестанном течении и изменении становящегося, на которое должны и хотят полагаться люди, то непреложное, с помощью которого они отделяют себя от всякого вопрошания и всякого дальнейшего беспокойства и тревоги. Вера есть фиксация меняющегося натиска в направлении представления о постоянном и упорядоченном, что укрепляет себя самого. Это право на становление с предпосылкой новых, высших возможностей, претворяя жизнь в нечто высшее чем она. Это решается в творчестве, которое есть поставление новых возможностей бытия, оно есть одарение. Творчество лишено цели и полезности, но и не должно представать в виде голой, лишенной цели игры (l’art pour 1’art). Ницше сообщает о триединстве познания, творчества и любви, философ, художник и святой - нечто единое. Одаряющий, творящий и поучающий - прелюдии к властвующему. Мысль о вечном возвращении улавливает то, каким образом сущность мира как хаос необходимости есть непрестанное становление, это бытие всякого сущего. Помысленное в мысли о вечном возвращении - есть возможность, а не цель причинно-следственных фактов, возможность могущественнее чем любая действительность и событийность, возможное порождает другие возможности. Те кто бегут от мысли о вечном возвращении - должны вымереть, останется только тот, кто считает, что его бытие может повторяться вечно.

Но как же возможна свобода в кольце необходимости и предопределения в вечном возвращении того же самого? Обращение мысли в будущее - есть подлинное мышление, а мысля о будущем мы постигаем прошлое. Если ты отпускаешь вот-бытие, то все вернется таким как было. И если, наоборот, ты каждый миг претворяешь в высший, отмечаешь и удерживаешь последствия, тогда вернется именно этот миг: «торжествует вечность». Однако это решается в твои мгновения и только в том и из того, что ты сам удерживаешь от сущего и как держишься в нем - из того, что ты хочешь и можешь хотеть от себя самого. Если же все - это цепь событий, то это значит не быть у себя самого, не быть как сущее. Между концом одного земного пути и началом другого - вообще нет времени, Ницше говорит о безвременном межвременья. Биллионы лет - ничто по сравнению с вечностью мгновенья. Нельзя втискивать учение о вечном возвращении в антиномию свободы и необходимости. Ты сам - способ, которым достигаешь самости, становясь властелином над собой, глубинной волей вбирая себя самого в волю и приводя к свободе.

В записках относящихся ко времени написания «Заратустры» Ницше говорит о высшем созидании, созидании высшего препятствия и жизнь хочет одолеть свое высшее препятствие. Здесь Ницше по утверждению Хайдеггера преодолевает Гераклита с его «вечным течением вещей». Мысль о вечном возвращении вбирает в себя нечто иное чем вечное непостоянство и течение. «Вы вступаете в ту же самую реку, как те же самые» [1, с. 352]. Становление сохраняется как становление, но в него привносится постоянство, бытие. Воля к власти требует вечного возвращения того же самого и выступает как познавательная причина вечного возвращения, а так же как вещественная его причина. Состояние сущего обосновывает его способ бытия.

Философия Ницше это движение против западноевропейской философии, против утверждающихся этой философией высших ценностей, у Ницше - это переиначивание, поэтому и «переоценка всех ценностей». В этом противодвижении содержится признание значимости противоборствующей стороны. Мысль о вечном возвращении - есть противоборствующая вера, укорененная в предыдущей философии, предыдущем опыте. Этот опыт - нигилизм, ничто отрицает сущее в целом. Но самое интересное это то, что Ницше собственное мышление понимает как нигилизм, но именно как «законченный нигилизм», он изжил его (нигилизм) в себе. Бытие без цели, как в мысли о вечном возвращении - тоже нигилистично, ничто - вечно. Но эта мысль лишь наполовину продуманная мысль, если постичь то, что в этой мысли есть от мгновения и принятия решения, то это - преодоление нигилизма. Только тот, кто вымысливает мысль, находясь в крайней нужде нигилизма, может так же осмыслять преодолевающую мысль как взывающую из этой нужды к повороту и потому само собой делающую его необходимым.

Преодолеть нигилизм можно только самому изнутри, а не извне. Знающий должен покончить даже с отвращением к презренному человеку. Наконец вечное возвращение осмысляется только из мгновения, это перемещение себя во временность самодействования и принятия решения в перспективном взгляде на со-зданное. Это перемещение себя в бедственное положение нигилизма, это то что открывает перемещение себя в мгновение. Что бы мыслить вечность - надо мыслить мгновение.

Что бы резюмировать основную метафизическую позицию Ницше с точки зрения Хайдеггера мы должны прояснить, что сам Хайдеггер понимает под метафизикой и основным вопросом метафизики. Метафизикой он называет саму философию, которая вопрошает о началах сущего в целом. Вопрошается о началах сущего в целом, о его восхождении, т. к. это восхождение властно пронизывает сущее в том, что оно есть и как оно есть, - вопрошается о господстве. Все это вбирается в знание и отсюда возникает вопрос - «что есть сущее?». Задавать этот вопрос и находить ответ - задача философии. То, что касается сущего и его отдельных сфер соотносится с физикой, а сущее в целом - с метафизикой. Позиция в сущем и по отношению к сущему как таковому - есть основная метафизическая позиция. Однако основной вопрос не раскрывается в «точках зрения». Раскрытие этого ведущего вопроса следует искать в обновленном вопрошании этого вопроса, а именно в более изначальном его вопрошании. Раскрытие ведущего вопроса, исконное вопрошание, отказывается от нахождения ответа (как то делает трактовка) и воспринимает его гораздо серьезнее и строже. Ответ есть лишь последний шаг вопрошания, он упраздняет и вопрошание и себя, он упрочивает лишь мнение. Чтобы ответить на этот вопрос его нужно поставить как надо, т. е. раскрыть, а раскрывая - мы спрашиваем только о сущем в целом, о едином. Спрашивается о самобытном и самобытнейшем. Мы вопрошаем о том, что сущее делает сущим, мы вопрошаем о бытии сущего. И тут ставится Хайдеггером вопрос: «А не постигает ли философ в бытии сущего сразу же и основательно близость ничто?». Кто не отвечает на этот вопрос, тот вне философии. Сущее как таковое улавливается в аспекте того, что оно собой представляет, каково оно в себе, это строй сущего. И в тоже время сущее должно представать в способе своего бытия, оно как таковое или возможно, или действительно, или необходимо.

Теперь отвечая о сущем в целом мысль Ницше говорит, что сущее в целом - есть воля к власти и это строй сущего. Сущее в целом есть вечное возвращение и это способ бытия этого сущего. Эти два ответа взаимосвязаны, это единство строя и способа быть. Философия Ницше - завершение метафизики в смысле возвращения ее к началу греческого мышления, но он не повторяет эту философию в тогдашнем виде, он ее преображает. По Пармениду: сущее есть, т.е. «есть» и «бытие» - постоянство и присутствие, вечное настоящее. По Гераклиту: сущее становится, самораскрывается, самораспадается. По Ницше: сущность сущего есть становление, но становящееся есть и имеет бытие только в созидающем преображении. Становящееся есть, поскольку оно становится в сущем и существует в становлении. Привнесем в себя как в сущее увековечение, преображение становления как становления к сущему, причем так, чтобы это увековечение исходило из самого сущего, для него появлялось и в нем пребывало. Надо так сформировать становление, чтобы оно сохранялось как становящееся и в то же время обладало постоянством, то есть было бытием. Именно об этом говорят слова Ницше: «Впечатать в становление черты бытия». Это формирование есть творчество, стояние в мгновении принимаемого решения, в котором предыдущее и со-зданное обретают свои очертания и таким образом сохраняются в пред-начертанном за-данном. Это мгновенность как вечное возвращение. Воля к власти как строй сущего есть только на основании способа быть (вечного возвращения).

 

 

Анатолий Макогон