Имя первого русского царя, заложившего основы российской автократии, Ивана Васильевича, получившего в народе прозвание Грозный за почти 400 лет обросло гигантским количеством слухов и домыслов. Небылицы о царе стали не только достоянием популярной культуры, но и с завидной периодичностью повторяются в школьных и вузовских учебниках, несмотря на то, что существует достаточно большой корпус исторических исследований, в которых досужие измышления вроде "ужасов террора" предпринятого Иваном Васильевичем против предателей Православия и Святой Руси решительно опровергаются таким известными учеными, специалистами по русскому средневековью, как  И. Я. Фроянов или Р.Г. Скрынников. Ни террора, ни широкомасштабных репрессий, затрагивающих все слои населения, как это происходило в то время в Европе, где вовсю шла ломка традиционного сознания, начиналась Реформация и религиозные войны, сопровождавшиеся физическим истреблением инакомыслящих с обоих сторон в Московской Руси и в помине не было. Там разворачивались совсем другие процессы, которые, тем не менее, структурно, можно назвать в общих чертах схожими схожими с теми, что претерпевала тогда же Западная Европа. Рассмотрев, что же происходило в то время в Европе и Московии, можно попытаться понять, почему же эпоха Ивана Грозного до сих пор притягивает к себе столько внимания, а его личность вызывает ожесточенные споры между противниками и апологетами сурового монарха.

В Европе в 16 веке шло разрушение старого средневекового общества старого «Христианского мира», путем подрыва главных его опор, какими были Римская церковь и институт феодального землевладения. Возникали централизованные государства, следствием войн за веру, как это не парадоксально, стало постепенное обмирщение всех сфер жизни, включая философию и науку. Исчезали органические общества западноевропейских аристократий, где короли были лишь почетными вождями, а славные бароны упивались собственной свободой и великодушием, подчиняясь тем не менее, требованию долга и чести. Приказали долго жить королевства с чересполосицей владений, нечеткими границами и отсутствием как таковой национальной идентичности, где человек определял себя прежде всего по религиозной и сословной принадлежности, встраиваясь, таким образом в систему священновластия, иерархии. Европа модернизировалась, приобретая все больше сходств с той Европой Нового Времени, которой мы так привыкли.

Процесс модернизации шел не только в сфере общественных отношений, но прежде всего в человеческом сознании. Если рассматривать историю развития западноевропейского логоса в оптике предложенной структурной социологией Жильбера Дюрана и развитой Александром Дугиным, то 16-17 века знаменуют собой полное торжество логоса над общественным мифосом, подготовку окончательного разрыва со средневековым церковным мистицизмом и народными суевериями.

Живая ткань народного мифа, находится в дуальных отношения с собственным логическим, который ей тем не менее подпитывается, актуализируя одни мифы и загоняя в подполье другие, происходит выведение киригмы из структуры и ее окончательное затвердевание, оформление. Меняются и государства, возникает понятие суверенитета, единой власти, единого свода законов. Торжествуют четко выстроенные рационально действующие системы.

Все это окончательно оформится уже в следующем столетии, а пока расчищается пространство под строительство здания западноевропейского Модерна. В наиболее передовых странах Запада уничтожается традиционное крестьянство, а с ним и общинное устройство (обезземеливание в Англии), возникает люмпен-пролетариат и первые капиталисты. Модерн возвещает о своем появлении некой пародией на консервативную революцию, всполохом религиозно-революционных движений, Томасом Мюнцером и мистическим хилиазмом анабаптистов, охотой на ведьм. Тем не менее, это оказалось лишь агонией традиционной Европы, которая завершилась бойней 30-летней войны. Уже из нее вышла румяная и розовощекая Вестфальская государственность, так пленившая в свое время Петра Алексеевича.

По странному стечению обстоятельств, а может из-за определенного синхронизма и параллелизма исторических процессов в двух христианских цивилизациях, в России в то время тоже не все было спокойно. Серьезные изменения затронули и ее, изменения структурно очень схожие с теми, что шли и в Западной Европе, с одним небольшим, но фундаментально важным отличием – они осуществлялись совершенно на другой почве и могли привести в итоге к совершенно другому результату, будучи доведены до конца.

Русское общество, точно так же как и европейское формализовывало, закрепляло, переводило в вербальную форму и в форму государственных и общественных институтов, все то, что раньше существовало нем в расплывчатом неявном виде, в виде неких интуиций, некоего предчувствования. Иначе говоря, первые намеки на русскую киригму, органически связанную с русской же структурой появлялись именно тогда. В индивидуальном плане именно Иван Грозный больше всего подходил на роль личности-знака, личности-символа, олицетворяющей данные процесс, хотя начался он задолго до рождения первого русского царя. Важно понимать, что если для Европы основополагающим при создании собственных рациональных мыслительно-государственных систем стало греко-римское наследие, воспринятое через призму Западного христианства, то для Руси таковым стало византийское наследие. Идея Третьего Рима, а затем и формализация церковно-государственных отношений, повторяющая принцип византийской симфонии властей, в Стоглаве, стали важными вехами в формализации, создании русской киригмы. Дневное, диурническое начало, заключенное в русском народе, как в своем героическом, «богатырском», так и патерналистском, монархическом, имперском аспектах идеально воплотились в созданной Грозным опричной системе и представлении Ивана Васильевича о монархии.

Героическая энергия новой опричной аристократии, был обуздана не столько жесткими правовыми рамками, сколько ясным осознанием поставленной цели. Опричная вольница контролировалась лично царем, а критерий целеполагания лег в основу не только функционирования черного царского ордена, но и всей государственной системы Руси. В опричники набирали зачастую из незнатных слоев тех, в ком бунтарское удалое начало перевешивало все остальное. Это не только служба, но и революция, установление нового порядка, который, словно только что родившийся ребенок, нуждается в постоянной защите. Новый порядок нуждается в бережной опеке от инвазий старого, отсюда необходимость их постоянного подавления.

Орден, созданный Иваном IV был революционной по своим задачам организацией, жестокие по сегодняшним меркам методы, использовавшиеся опричниками, не более жестоки, чем методы всех прочих революций. Это не что иное, как комиссарская диктатура по Карлу Шмитту, когда доверенные лица получают от суверена всю полноту власти для осуществления какой-либо задачей. Такой задачей при Грозном было становление русского Нового Времени, модернизация 9 в прямом смысле слова) без вестернизации.

Опричнина явила собой пример соединения внешне противоположных импульсов, эпико-героического и имперского иерархического начал, которые в большинстве культур резко разведены и вступают в острый конфликт друг с другом. Аланские нарты в собственной гордости и свободолюбии бросают вызов богам и погибают. Не так гладки и отношения былинных богатырей и князя Владимира и в русском эпосе.  В той же Европе, на исходе Средневековья старая аристократия жестоко подавлялась королями, стремившимися сконцентрировать всю власть в своих руках. Да и сам Иван Грозный жестко карал непослушных бояр и князей, которые подобно Андрею Курбскому мечтали о возвращении былой аристократической вольницы. В этом смысле, Курбский предстает таким же апологетом древнего средневекового порядка какой-нибудь Карл Смелый, живший веком раньше во Франции. Парадоксально, но Курбский более консервативен нежели Грозный, потому что отстаивает более древнюю форму общественных отношений нежели та, которую предлагали Иван Грозный и его предшественники – московские Великие Князья.

Курбский – это русское средневековье, разборки удельных князей, боярская вольница, включавшая в том числе и право на переходы от одного сюзерена к другому ( что сам князь Андрей не преминул сделать, перебежав в Литву). Первый русский царь ( опять таки важно что первый, для Руси – это явления новое, это совсем другой статус и другое общество, то которое возглавляет не просто князь, но царь, цезарь, император) – это русское Новое Время. Именно русское, другое, нежели, на Западе, не десекуляризированное (интенция к чему, как опять же как это не парадоксально лежит в специфических воззрениях на Град Земной и Град Небесный, церковь и государство Блаженного Августина), а наоборот, проникнутое всецело религиозным чувством, которое пронизывает все сферы жизни. Вместо разделения и последующей десакрализации, возникает новый импульс сакральности, религиозное становится общегосударственным делом и даже общегосударственной задачей.

Вместо «правого государства» возникает государство «тягловое», в котором во главу угла ставятся не права и привилегии каждого конкретного человека, но его обязанности, связанные с принадлежностью к определенному социальному слою, что обусловлено идеократической направленностью всей государственной системы. Главным является не принцип «свободы», но принцип ответственности. Наибольшее тягло - на царе, ибо он отвечает за всю страну перед Богом...

Время Грозного – это окончательное оформление русской государственности, которая становится своеобразной русской философией, местом, где решается хайдеггеровский вопрос о судьбе Бытия, в нем и находит свое окончательное выражение русская структура. Его устойчивые формы – киригматически строги, русское государство, а точнее государство как таковое и мысль о государстве, расцветающая в Московской Руси в едином комплексе оказались естественными выражениями чаяний русского народа, что ведет к бурному росту, и превращению Руси в гигантскую империю.

Последующая история, и фактический отказ от наследия Ивана IV, произошедший при Алексее Михайловиче и его сыне Петре, когда вместо самостоятельного цельного развития Россия пошла по пути заимствования западных идей и нравов, западной киригмы, несовместимой с русской структурой, привел к патовой ситуации археомодерна и полному непониманию между властью и обществом. Тем не менее, следы царствования грозного монарха сохранялись в народной памяти, несмотря на все свинство отдельных правителей жила идея грозного к врагам, но милостивого к простым людям царя, идея особого значения русского царства и русской монархии.

От Московского царства нам, большинству людей, населяющих Россию, остались лишь, шедевры зодчества, подобно устремленной ввысь церкви Вознесения в Коломенском, построенной в честь рождения Ивана Грозного, воспоминания, и смутные интуиции души. Это совсем не нечто старое, косное, задеревенелое, это бросок, прерванный полет к русскому будущему, осознанию себя народом, первая попытка приблизить русский эрайгнис, русское Со-Бытие по Хайдеггеру. Это бесценный опыт на который следует опираться каждому, кто жаждет консервативной революции в России.