Буржуазия как отдельный класс общества почти исчезла, но существует и распространяется в нём как человеческий тип, принятый образ мышления. Буржуазные ценности, дух буржуазности достигли высочайшей точки подъема. Отбросив прежнюю строгость, закомплексованность и ханжество, современная буржуазия стала игривой, ищущей наслаждений, агностически настроенной и раскрепощённой. Неизменным остается лишь её священный принцип – защита собственных интересов. Буржуазия всегда рассматривалась как в качестве самостоятельного класса общества, так и в качестве человеческого типа с определённым образом мышления и ценностными ориентациями. Макс Шеллер трактует буржуазию как прежде всего биопсихический тип, в котором извращённая жизнеспособность рождает злобу и расчётливый эгоизм. Буржуа, утверждает он, никогда не задумывается над самой сутью вещей, а ограничивается вопросом: «Какая мне от этого выгода?». Эдуард Шпрангер выделяет шесть идеальных типов, среди которых буржуа соответствует "экономическому человеку", т.е. человеку, принимающему во внимание лишь полезность вещей. Для Николая Бердяева буржуазность, прежде всего, "духовная категория". Таким образом, дух буржуазности не следует непременно связывать с буржуазией как классом; «кто смог перенять манеры буржуазии, тот и есть буржуа», - считает Эдмон Гобло. Андре Жид говорит: «Социальные классы не имеют для меня никакого значения, буржуа могут быть как среди дворян, так и среди рабочих и бедняков. Буржуа можно узнать по одежде и общественному положению. Буржуа не терпит бескорыстия, беспристрастности. Он ненавидит всё, что недоступно его пониманию».

Вернер Зомбарт тоже видит в буржуазии психологический тип людей; изначально они неравномерно распространялись среди европейских народов, но капитализм позволил именно этому типу стать доминирующим. Естественно, для Зомбарта капиталистический образ мышления и капитализм неразделимы. Упоминая, что те или иные организации суть – творчество человеческое, и, таким образом, продукции непременно предшествует производитель, Зомбарт выдвигает принцип, согласно которому психические или духовные факторы участвуют в жизни экономики ровно настолько, насколько они сами себя определяют в её рамках. Но в то же время он утверждает, что капиталистический образ мышления существовал уже до капитализма, или, иными словами, зарождающийся капитализм был вызван к жизни прежде всего особым, способствующим определённому типу поведения образом мышления (а именно – более обращенным к себе, более сконцентрированным, делающим ставку скорее на бережливость, чем на расточительность, скорее интровертивным, чем экстравертивным, скорее "подавленным", чем "широким" образом мышления).

По мнению Зомбарта, капитализм появляется в торговых республиках Северной Италии и прежде всего во Флоренции начиная с конца XIII столетия. Полноценный тип буржуа можно встретить уже в известном произведении Леон-Батиста Альберти «Del Governo della famiglia», написанном в 1434-1441 гг. В нём Альберти восхваляет явление, называемое им "священным делом порядка" ("sancta cosa la masserizia"), характеризуемое бережливостью и целесообразностью в хозяйствовании: «Следует тратить не столько, насколько позволяют средства, но, скорее, меньше, т.е. оберегать, экономить: богатым может стать не только тот, кто много зарабатывает, но и тот, кто мало тратит». Зомбарт пишет: «Доктрина буржуазной добродетели вряд ли подверглась со времен Кватроченто (15 в.) интенсивному развитию. То, чему в последующие века учили новые поколения буржуа, можно, в конце концов, свести к тому, что проповедовал Альберти. В действительности, это те же самые инструкции, которые начиная с XVII века можно найти в больших трактатах о буржуазной добродетели, например, в изданном в 1675 г. "Le Parfait Negociant" ("Безупречный (идеальный) негоциант") Савари, где в отношении торговли проводится идея её пассивной природы, или в написанном в 1725 г. Даниелем Дефо труде «Complete English Tradesman» («Истинный английский торговец»), в котором автор "Робинзона Крузо" рассматривает анатомию экономической деятельности, оправдывает пуританскую мораль и осуждает аристократические привычки того времени. «Как только я вижу, что молодой торговец держит лошадей, увлекается охотой, дрессирует собак, и когда я слышу, как он говорит на спортивном жаргоне, я начинаю беспокоиться о его будущем». Те же мысли (критику легкомыслия и бесполезного мотовства) можно встретить у Локка и Беджамина Франклина. Именно в англосаксонских странах, поощряемые кальвинизмом и пуританством, могут по-настоящему процветать старинные буржуазные добродетели: прилежание, бережливость, неприхотливость, умеренность, аккуратность и рассудительность. Устраняются фантазия, фатализм, страсть, повсюду создаются законы и предписания, ведутся размышления над ценностью вещей, ежедневные старания оцениваются с точки зрения их "полезности". Франклин и добродетель оценивает с точки зрения её полезности. Для буржуа любое действие должно быть выражением "экономической рассудительности" (Зомбарт).

Противопоставляются же исконным буржуазным добродетелям, прежде всего, господский образ жизни, расточительность, бесконтрольная трата денег, а также бескорыстие, великодушие в любом смысле слова. Зомбарт потрясающе точно описывает это противопоставление нравов: «Эти два основных человеческих типа, – человек, который тратит, и человек, который копит, господский склад ума и буржуазный образ мышления, – чётко противопоставляются друг другу при любых обстоятельствах и в любых житейских ситуациях. Каждый из них ценит в жизни и в людях своё, и оно ничем не напоминает то, что ценит другой. (...) Один из них может быть самодостаточен, другой предпочитает держаться стада; первый представляет собой личность, а второй – элементарную единицу; один, будучи эстетом, пропагандирует прекрасное, второй – моралист. (...) Голос одних звучит, голос других – нет; одни сверкают богатством красок, а другие совершенно бесцветны. (...) Первые из них художники (по своей способности к восприятию, а не по роду занятий) а вторые – функционеры. Одни сделаны из шёлка, а другие – из сукна».

Уже басня Лафонтена «La Cigale et la Furmi» («Кузнечик и муравей») в шутливой форме отображает изменение ценностей. То, что для аристократов означает падение, для буржуазии становится идеалом (Эвола). Снижена цена на все ценности, связанные с честью ("достоинством"). «Смотри, не принимай оскорбления близко к сердцу, - пишет Бенжамин Франклин, – они никогда не являются тем, чем кажутся на первый взгляд». Действительно, всему и всегда можно найти удобное для себя объяснение. Исходя из этого, уже не нужно стремиться к славе, чести, геройству. Во всём следует соблюдать практичность, экономность и умеренность. Больше, чем славу, буржуа ценит рассудительность в рамках договора. «Для буржуазии благородство умерло», – сказал Сорель.

Зомбарт выявляет и радикальную оппозицию между буржуазным образом мышления и "эротическим образом мышления". «Эротическому образу мышления одинаково чужды как чувственный, так и нечувственный образ мышления. Между прочим, и то, и другое прекрасно подходит к буржуазным нравам. Чувственность и эротика противоречат друг другу, меж ними огромная пропасть. (...) В общем, можно сказать, что хороший хозяин, или, точнее, хороший буржуа и эротический образ мышления неизбежно будут находиться в противостоянии. Главными ценностями в жизни становятся либо экономический успех, либо эротический успех. Живут либо ради хозяйства, либо ради любви. Жить ради хозяйства значит зарабатывать, жить ради любви значит тратить».

Но Зомбарт наделял буржуа и другими чертами. Например, он подчеркивает неприязнь, которую внушает буржуа аристократия. Буржуа считает себя отверженным аристократией, он неизбежно начинает её высмеивать и ищет возможности занять ее место. Эмануэл Берл, со своей стороны, верно подметил, что в случае аристократии сын старается соотноситься если не с самим отцом, то, по крайней мере, с тем авторитетом, который, в его понимании, присущ фамилии. В то же время «идеальный буржуа, напротив, связывает свои стремления как продолжателя дела фамилии – с достижением превосходства, прогресса по отношению к родителю, с накоплением "достоинства", измеряемого деньгами и почтением. Здесь заметна ориентация на будущее. Дети должны пойти дальше родителей». А обучение детей, согласно буржуазному подходу к образованию, должно обеспечить профессию, – соответственно, самыми лучшими предметами считаются самые "полезные". Таким образом, истинный буржуа должен избавиться от всех излишних расходов. Во имя этого необходимо бесконечно подсчитывать, оценивать и соизмерять. И что же становится "лишним"? Все то, что невозможно конкретно просчитать, что не обладает исчисляемой пользой, что нельзя оценить с точки зрения личной выгоды, рентабельности и дохода. «Появление буржуазии, – пишет Корнелий Касториадис, – её распространение и окончательная победа знаменуют также появление, распространение и окончательную победу новой "идеи", т.е. идеи, согласно которой главной целью жизни является неограниченный прирост производства и производительных сил. Эту идею можно назвать видимым социальным значением... Ей свойственны новые установки, ценности и нормы, новые понятия социальной действительности и бытия, распознавание того, что идёт в расчёт и что не идет в расчёт... Короче, теперь в расчёт идёт только то, что можно сосчитать». То есть дух буржуазности характеризуется не только подчинением экономической деятельности рациональному началу, но и распространением этой рационализации на все жизненные сферы; экономическая деятельность воспринимается как парадигма всех социальных процессов. Так возникает идея: всё, что не подчиняется рациональному началу,бесполезно или просто не существует.

Аристотель утверждал, что нельзя стяжать добродетель сиюминутными средствами или благами, но достигнуть этих самых благ можно посредством добродетели. Цицерон также в свое время провозгласил: «Важна не столько выгода, сколько суть существования». Буржуазия же придерживается противоположной точки зрения: никто не достоин большего, чем имеет; доказательством значимости служит материальный успех. И деньги становятся средством, подходящим для оценки всего, универсальным эталоном. Пословица гласит: «идиот-бедняк – это идиот, а идиот-богач – это богач». «Деньги, – утверждает Зомбарт, – являются замечательно удобным средством для превращения всех ценностей, не поддающихся ввиду их природы взвешиванию или измерению, в количество, и для подчинения их таким способом нашей шкале ценностей. Ценность имеет то, что дорого стоит». Под идеей равноправия понимается уже не юридическое равноправие, а "арифметическое" (единица равна единице), и практически любой род деятельности человек в принципе может сменить на (почти) любой другой, – определяющим фактором при этом становится не товар, а деньги. И в конечном итоге общественные отношения развиваются внутри рынка – системы, разделяющей все предметы на приобретаемые и приобретённые. Никто не сумел лучше Карла Маркса описать способ, посредством которого межличностные отношения, нацеленные на улучшение жизни, в конце концов неизбежно трансформируются в вещизм. В итоге и само время становится товаром. Католическая церковь фактически первой провозгласила время некоей редкой и недоступной субстанцией, требующей бережливого отношения. В дальнейшем, по мере того, как распространялась провозглашенная Франклином формула "время – деньги" ("time is money"), учёт времени совершенствовался. Учёт распределения времени – почти то же самое, что и учёт количества денег: времени растрачено не больше, чем растрачено денег! Несмотря на очевидную парадоксальность, это утверждение выражает революционную точку зрения. Если время – редкое вещество, значит оно является ограниченным количеством, таким образом, любой отрезок времени становится эквивалентом целого, и его содержание – количество – не имеет более определяющего значения. Например, продолжительность существования сама по себе становится ценностью, не особо зависящей от интенсивности (или отсутствия таковой).

Таким образом, буржуа желает иметь, казаться и не быть. Весь его жизненный уклад определяет "счастье" (т.е. материальное благополучие), которое, находясь в соотношении с имущественным положением, обозначает всё, чем владеют, без какого-либо исключения, и которое можно устроить по собственному усмотрению. Отсюда и буржуазное стремление сделать из имущества "собственное право". Отсюда же вытекает и то значение, которое буржуа уделяет "безопасности", необходимой для защиты приобретенного им имущества и для наибо лее рационального устройства будущего: безопасность – это, прежде всего, моральная поддержка и опора, гарантирующая сохранность приобретенного добра и позволяющая рассчитывать на его преумножение. Буржуазная политика есть прямое сражение этих стремлений. Для недолюбливающего политику буржуа Государство имеет значение только с точки зрения соблюдения безопасности, позволяющей ему без риска пользоваться тем, чем он владеет. Для него идеальным было бы правительство, слишком слабое, чтобы определять деятельность рынка, но достаточно сильное, чтобы обеспечить его нормальное функционирование. Буржуа избегает скандалов, ставящих под угрозу его владение ситуацией. Буржуа не рискует, потому что риск нельзя просчитать. Он ненавидит силовое разрешение проблем, авторитет, решительность. Буржуа считает, что всё можно уладить с помощью компромиссов, дискуссий, открытых обсуждений, призывающих к пониманию "диалогов".

Поэтому он становится беспомощным, когда попадает в ситуации, требующие принятия решений. Юридическая норма для него – средство, с помощью которого можно всё непредсказуемое превратить в просчитанное. Итак, политическая игра подогнана под экономическую деятельность: торговцу как посреднику между производителем и потребителем соответствует посредник между Государством и избирателями. Ведь буржуазия не любит глубоких убеждений, и уж подавно не жалует "опасного" поведения, сопутствующего им. Она не любит веры. Поэтому она находит, что идеология всегда антибуржуазна (Эмануел Берл) и с удовольствием провозглашает "конец идеологий", не видя, что это означает лишь конец её собственного господства. По сути говоря, буржуазия не любит бесконечности, всего того, что поднимается выше материального, так как только материальное имеет в её глазах ценность. Эммануэл Мунье, видевший в буржуазном складе ума «самый точный антипод всего духовного», писал: «Буржуа – это человек, потерявший смысл бытия, движущийся лишь среди вещей, годных к употреблению и лишенных их таинственности». Бернанос добавляет: «Единственная сила этой тщеславной пылинки заключается в её способности ничем не восхищаться». В свете этого замечания становится понятной "буржуазная мораль". Ее главной добродетелью считается "торговая законность", – видимо, только из соображений выгоды. Когда неудачливый делец теряет своего клиента, в его собственных интересах не обманывать клиента впредь ("Honesty is the best policy") Но тот же делец взамен потребует агрессивной конкуренции, не представляющей из себя ничего иного, нежели право отбирать у своих коллег созданную ими клиентуру. Зомбарт заявляет, что «экономика организована только с точки зрения производства обменных благ.

Единственная рациональная цель капиталистического предприятия – как можно большая прибыль; при производстве благ критерием и мерой являются не характер продукции или её качество, а только возможные перспективы продажи». Буржуазию на протяжении её истории критиковали как сверху, так и снизу: как со стороны аристократии, так и со стороны народа. Такое единение в критике, пусть и на разных основаниях, примечательно. Может быть, в недостаточной степени подчёркивалось, что при трёхфункциональной системе буржуазия напрямую не соответствует ничему. Она, казалось бы, естественным образом соединяется с третьей, т.е. экономической функцией, функцией производящего народа. Но ведь буржуа не знаменует собой ничего иного, кроме прироста рынка, возникшего вне тройной системы. Буржуазия, изначально ничего из себя не представляющая, за последние восемь или десять веков стала всем. Её можно определить как класс, отделивший народ от аристократии, порвавший все связи, посредством которых они дополняли друг друга, и, в довершение ко всему, обративший народ и аристократию друг против друга. Таким образом, буржуазию можно назвать средним классом, или, точнее, переходным классом. Как заметил Эдуард Берт, «есть только два сословия: сословие меча и сословие труда; буржуа, делец из магазинчика, лавки, биржи, торговец, посредник, а также интеллигент, такой же посредник, – все они одинаково чужды как миру оружия, так и миру труда, они превратились в жертв неисправимой пошлости разума и сердца». Несомненно, для спасения от этой пошлости необходимо возродить как аристократию, так и народ.