Проблематика национальной революции стала общим явлением для многих представителей интеллектуальной элиты 20-30х годов двадцатого века. В этот период происходит рождение доктрин, объединенных под названием «консервативная революция» или «революционный консерватизм». Настоящий интеллектуальный взрыв, спровоцированный теми глубокими потрясениями, которые оказала на человеческое сознание Первая мировая война, вызвал к жизни блестящую плеяду мыслителей и руководителей революционных движений.

Из стран православно-византийской цивилизации, во многом, так или иначе близких к России, наиболее выдающихся результатов консервативно-революционная мысль достигла в Румынии, только что объединившейся после многовековой раздробленности и переживавшей национальный подъем. Железная гвардия с ее удивительным пренебрежением всего имманентного, верой в преображение человеческого духа в алхимическом деланьи Революции, особым культом террора, смерти и воскресения, с ее православной мистикой и архаическим отголосками древних залмоксианских мистерий, стала выдающимся явлением во всем консервативно-революционном движении, наиболее чистым и честным воплощением идей консервативной революции. Рождение нового человека и нового мира, преображение нации, ее «примирение с Богом», вот что было в центре внимания этих «безумцев», впрочем, безумцами они были только с точки зрения современного мира.

Исторический проигрыш консервативно-революционных движений, в свое время вытесненных на обочину политического процесса коммунизмом, фашизмом и либерализмом, заставляет нас в попытках нахождения отправных точек для нашей сегодняшней деятельности производить ревизию их наследия. Каждое движение представляло собой целый комплекс идей, объединенных общей целью, общим мироощущениям, но так разнившимся по отношению друг к другу по глубине экзистенциального накала, методике выражения, что только серьезные анализ может позволить нам нащупать в казалось бы старом новую точку опоры, ощутить те интуиции, которые заставят нас по новому взглянуть на мир и на ту ситуацию, в которой мы оказались.

С этой точки зрения, было бы интересно обратиться к наследию одного из парадоксальнейших философов двадцатого столетия, антихристианина ревностно защищавшего движение, ставившее себе целью «христианскую революцию», тотального пессимиста, написавшего гимн энтузиазму, интеллектуала до мозга костей, требовавшего «нового варварства», Эмилю Чорану. В рамках данной работы мы не будем прибегать к поздним произведениям Чорана, написанных им в эмиграции, после поражения «Железной Гвардии», которую он горячо поддерживал. Нам интересен молодой парадоксалист еще не испорченный «свинцовыми мерзостями жизни», а не обезображенный западным обществом и загнанный в угол эмигрант.

Центральной темой молодого Чорана было преображение нации, равно как и преображение человека. Это и была главная идея, которая связывала его с легионерами. Главный и принципиальный пункт. Впрочем, Чоран всегда был радикальнее самых радикальнейших из легионеров, был настроен более революционно, прославлял ленинский опыт и тот путь модернизации России, который осуществили большевики, был в восторге от возрождения языческого духа в Германии 30-х, что было совершенно немыслимо для христиан-гардистов. С самого начала, в своей книге, «Преображение Румынии», он начинает с того, что решительно отвергает прошлое, кажущееся ему недостаточно великим, подспудно критикуя таких своих друзей как Мирча Элиаде за излишний «традиционализм».

Отвержение старых богов, старых ценностей, ценностей ветхого мира было настолько тотальным, что доходило у писателя порой до полного нигилизма. Он сознательно отбрасывал все то, что могло бы выполнить роль «спасительного» якоря: например, такие вещи как религия или народные традиции, пытаясь дойти до самой сути, до того, что не может сгореть или испортиться, до того невидимого ядра, вокруг которого, только и можно создать новую натуру, нового человека, новый мир, новую нацию. Только дойдя до полного разочарования, мы можем достичь основ новой жизни, только освободившись от тягостного груза разлагающихся, мутировавших, псевдотрадиционных остатков, можно создать только что-то поистине великое.

Чоран понимал нацию не как данность, но как задание, нация не мыслилась иначе как в связи с наивысшим моментом в ее истории, как то, что только будет создано и явится результатом нового миропонимания и мироощущения, выработанного в результате сочетания революционной деятельности, направленной на преображение человеческой личности и особого типа пессимизма, трезвого понимания безысходности и трагизма сложившейся ситуации, осознания бессмысленности и ужаса существования, когда ощущения кошмара и агонии, боль и страдание станут тем, что только и сможет перековать человека и вызвать к жизни новую эпоху. Жизнь на грани смерти, их сочетание в той форме существования, которую Чоран называл агонией, отказ от любой идеи спасения, и мужественное принятие того, что составляет суть последних времен...

«Тот, кто никогда не чувствовал этой страшной агонии, когда смерть поднимается в тебе и захватывает тебя, подобно приливу крови, как неуправляемая внутренняя сила, которая господствует над тобой до полного истощения, или сжимает тебя как змея, вызывая ужасные галлюцинации, тот не знаком с демоническим характером жизни и теми внутренними вспышками, которые порождают великие изменения.», - пишет Чоран в работе «На вершинах разочарования». Только в ощущении агонии, этого напряженного сочетания жизни и смерти, возможно преображение. «Значит так надо, чтобы все, что бы ни происходило, происходило через кровь, чтобы все, чего мы достигли, родилось из страха и трепета. Кровавые разводы создают весь блеск истории. Боль – сущность становления». «Черное опьянение» агонии как кали-югическая антитеза экстазу.

Тема страдания, как освобождающей и возвышающей силы стала еще одной отличительной чертой «консервативно-революционного» Чорана. «Человек, который обладает особым преимуществом, проклятой привилегией страдать абсолютно непрерывно может спасти себя на всю оставшуюся жизнь от книг, людей, идей, от всего, другими словами чистый фактор страдания достаточен для того, чтобы превратиться в нечто совсем особое, иметь в себе такие силы, которые делали бы абсолютно не нужным какой либо дополнение извне. Как много можно извлечь из страдания, из этого проклятого сокровища, которое спасет или убьет тебя, сделает из тебя все что угодно, только не посредственность»! 

В выводах своих относительно фактора страдания в преображении нации писатель столь же радикален, сколь и пессимистичен: «Целый народ может быть изменен через страдание и лишение покоя, через постоянную дрожь, мучительную и настойчивую. Апатия, вульгарный скептицизм и поверхностный имморализм могут быть разрушены страхом, тотальным беспокойством, плодотворным террором и всеобщим страданием. В народе вялом и настроенном весьма скептически ко всему огонь можно зажечь только через страх, через мучительное беспокойство и убийственную  пытку», - пишет он в работе «Печаль бытия», опубликованной в одной из гардистских газет.

Но кто же должен этим заняться? Как этот процесс должен происходить? Людей онтологически предназначенных для выполнения этой функции он увидел в участниках легионерского движения. Радикально иные, но иные как раз потому, что ближе всех к национальному архетипу, потому что прошли через страдание и смерть, потому что расстались со многими иллюзиями, «новые варвары», сами себе движитель и сами источник изменений в нации.

Философ взывает к новому варварству, к восстанию национального бессознательного, к самому началу начал. Это кроме всего прочего и  к преодоление и низвержение идола «культуры» и прочих идолов современного мира. Через декаданс к абсолютно здоровому обществу. Очистить нацию испепеляющим огнем страдания, погрузить ее в агонию, самим низринуться в этот омут с головой, стать варварами, несущими весть о новом мире человечеству. Одну из самых жестких и блестящих своих предвоенных работ он так и озаглавил «Апология варварства».

Философия Чорана – это философия последнего времени, более того, философия последней черты. Именно это в ней и ценно, именно это и делает ее более актуальной в сложных условиях настоящего времени, нежели наследие многих других, более оптимистично настроенных консервативно-революционных мыслителей. Это философия нашего времени, когда, говоря словами Чорана «человек упал из вечности во время, а потом из времени в безвременье». Это не набор каких-то готовых рецептов, но приглашение к размышлению, пример того, как можно искать и найти отправные точки для новой революции в самых жутких и темных сторонах человеческого существования. Именно сейчас, в предощущении последних времен наследие Чорана приобретает новую актуальность.