Дух утопии и революционная практика Метафизика и политология задержки.
Комментируя Мартина Хайдеггера, говоря о поражении доктрин Третьего Пути Александр Дугин обращается к тому что называет метафизикой задержки. Это проблема вечного «все еще нет». Проблема откладывающегося конца, за которым, в виду вечного откладывания, никогда не может прийти новое Начало. Это вопрос о том, можно ли подойти к точке Великой Полночи и в чем-то проблема исчисления бесконечно малых, о которой писал Генон. Но кроме невозможности подойти окончательно к последнему пределу, невозможности преодоления зазора как бы он бесконечно мал не был, невозможности приравнивания этой бесконечно малой к нулю есть еще нечто. Что-то коренящееся внутри человека. Александр Гельевич пишет об этом так: «Быть может, это «все еще нет» является конституирующей стороной человеческого начала?» Возможно, сущность человека состоит в том, чтобы вечно откладывать? И выдвигает фигуру «человека Начала», того, «кто способен сделать почти полночь полночью», как противопоставленную «вечно откладывающему» «человеку Конца».
В размышлениях антропологии и социологии задержки о смысле этого «все еще нет», можно обратиться к еще одному немецкому мыслителю XXвека, поставившему проблему задержки, «еще не бытия» в центр своей философии. Речь идет об Эрнсте Блохе. Эрнст Блох, неортодоксальный марксист, испытавший серьезное влияние гностицизма на свои идеи и называвший свою доктрину политической мистикой, ведущий теоретик утопии 20-го столетия считал понятие «еще не бытия» - Noch-Nicht-Sein - одним из основополагающих в своей философии. «Еще не бытие» – это антропологическая, но и одновременно общественная, социальная категория, описывающая состояние нехватки, ощущение неполноты, ущербности окружающего мира, свойственного человеку. Ощущение еще не бытия, проклятие этого «все еще нет» является по Блоху неотъемлемой чертой человеческого существования в обозримый исторический период. Нехватка возникает не потому, что человек сам содержит в себе какой-то изъян, неполон и недостаточен, наоборот, ее появление связано с тем, что человек несет в себе избыток. Сталкиваясь с накладывающим на него оковы миром, миром природы или социальных фактов, человек ощущает несовершенство этого мира, его несоответствие тому избытку и богатству, который заложен в нем самом. Внешняя форма всегда стремится втиснуть в рамки функциональности избыток экспрессии, свободно изливающийся из человека[1]. Мир начинает рассматриваться как то, что нужно преодолеть, как недостаточное состояние. Внутренний мир человека, являя что-то совершенно иное, совершенно отличное от этого мира, тоскует и скорбит, надеется и стремится его преобразовать. Здесь гностические параллели были бы вполне уместны. Однако это тема отдельного исследования.
Человек ощущает себя пленником в мире и понимает его как «еще не бытие», в то время как настоящее бытие лежит где-то вовне, за его пределами. Так и появляется Утопия, стремление преобразовать, преодолеть мир, выйти за его пределы. Дух утопии – осознание человеком «еще не бытия».
Noch-nicht-Seinсодержит в себе импульс к самопреодолению, именно этот импульс пробуждает революционные движения, им грезят духоискатели и утописты, стремящиеся вырваться в царство Духа, приблизить тысячелетнее Царствие или «вырваться в царство свободы из царства необходимости». В своем труде «Принцип надежды» Эрнст Блох убедительно показывает как принцип утопии, принцип надежды пронизывает всю человеческую жизнь. Это конституирующий принцип человеческой социальности[2]. Все, что нас окружает (а это все общественные явления), пронизано духом утопии, все появляется как надстройка над ошеломительным и гнетущим опытом столкновения с неполнотой мира. От первого тома, в котором рассматриваются проявления принципа надежды в повседневной жизни, в моде, кино, неустанной «вере в прогресс», обыденном оптимизме, Блох переходит ко второму, где описывает социальные и политические утопии. Однако не они высшее проявление духа утопии. Восходя от абстрактного к конкретному - как неортодоксальный, но все-таки марксист, - Блох обнаруживает наиболее кристально чистое его проявление в морали, музыке, представлении о смерти, религии и понятии высшего блага. Религия наиболее конкретна, а всеобщая вера в прогресс – абстрактна. Религия и музыка ближе к духу Утопии, чем порожденные им же, но более приземленные утопии - политические и социальные. Не вера и желание верить в лучшее будущее порождают религиозные представления, но оба этих феномена порождены одним принципом, имеющим отношение к глубинным основам нашего «Я».
Noch-Nicht-Sein никогда не сменяется Sein, в то же время оставляя человеку пространство надежды, которой наполняется этот зазор. Стремление преодолеть «еще-не-бытие» создает образ утопии, места нигде. Это движение к тому, что Блох называет «Родиной», местом, где никто никогда не был, но которое каждому грезилось в детстве.[3]«...В мире возникнет то, что является всем в детстве, но где еще никто не был: Родина», так заканчивается труд Блоха «Дух Утопии», что, по мнению некоторых исследователей, является отсылкой к еретическому автору II-века Маркиону. «Через нас возникает нечто радикально новое, которое вместе с тем исходит из сокровеннейших глубин нашей личности» - характеризует, с его точки зрения, главный постулат философии Э. Блоха И.А. Болдырев[4]. «Только внутри нас горит этот огонь, и мы начинаем фантастическое путешествие к нему», пишет Эрнст Блох, обращаясь к духу Утопии[5].
Таким образом, зазор, «все еще не», можно считать действительно присущим человеку, однако откладывание – только одна его сторона, другая – стремление преодолеть, воплощающееся в утопии. И это стремление преобладает. Дух утопии, что питает высшие порывы человеческой души, лежит в основе религиозного чувства, и глупом позитивизме науки, и банальном мышлении обывателя. Однако мы видим лишь формы и не замечаем самой основы, того что дает им жизнь самого духа утопии. Заслуга Блоха в том, что он открывает этот принцип, хоть и сам остается приверженным одной из форм его проявлений. Блох, разделяющий утопии на абстрактные и конкретные, предлагает в рамках коммунистического проекта строить конкретную утопию, вооруженную марксистской методологией и социальной теорией.
Здесь мы непосредственно подходим к проблеме политического проекта. Парадокс утопии заключается в том, что с одной стороны дух Утопии отрицает окружающий его мир (так рождается стремление к преобразованию мира), в самой своей основе дух Утопии и есть ни что иное как отрицание мира, как опыт Другого, «Родины», как стремление превратить мир в то, чем он не является, привести его в соответствие с полнотой и избытком, рвущимся из человека. С другой стороны, вся социальность, а значит и мир как таковой (поскольку все, что нас окружает, есть социальные конструкты), порожден самим духом Утопии, есть надстройка над ним. Дух Утопии подобен Уроборосу, кусающему себя за хвост, - отрицая мир он его продлевает, создавая проект нового, но все же мира, буквально отбрасывает вперед точку конца, достижение чаемой полноты, заполняя зазор между состоянием «еще не бытия» и будущим «все же бытием» - надеждой. Это бесконечное продление и проекция и создает задержку; «еще не бытие» становится вечным «все еще не».
Вывод, который может быть сделан из концепции Блоха, заключается в следующем: что, если действительно проблема нерешенного вопроса о «все еще нет» связана именно с самой формой, с оформлением, с выстраиванием Утопии как проекта, с заключением духа Утопии в оболочку косной материи, которой он чужд. Он стремится её преодолеть, однако, прорываясь в мир, вынужден иметь дело с нею, и вместо преодоления строит один за другим образы светлого будущего. Выстраивая Утопию, давая проявиться ей в нашей повседневной жизни, или в форме политического проекта, мы предаем дух Утопии как таковой. Мы всегда имеем дело лишь с проектом. Выводящее его наружу движение духа Утопии для нас непостижимо, но мы никогда и не обращаемся к нему самому, точнее, к самим себе. Что если поражения предыдущих Утопий, тех, кто в сфере политики стремился преодолеть «еще не бытие», завершить тягостное «все еще нет», связаны именно с этим? Уже надежда как таковая отнимает жизнь у дающего ей существование принципа, ибо в основе надежды лежит опыт иного, столкновение, греза о том, что Блох зовет «Родиной». Но надеясь, мы отталкиваемся от принципа и надеемся на что-то иное, ориентируемся на некий конструкт, возникший под влиянием опыта в нашем сознании, но не на сам опыт.
Значит, надежда должна быть отвергнута, а ее принцип - нет. Утопия должна быть отвергнута, а ее принцип - нет. Бесконечной проекции должен быть положен конец. Только так можно обратиться к тому, что лежит в основе их. Революционная практика должна быть не выстраиванием еще одной химеры, калечащей дух Утопии, но непосредственным обращением к нему самому, с отказом от обращающего его в рабство проекта. Не вперед, но вглубь, не вовне, но внутрь. Не длительный проект, но миг. Пока как такового духа Утопии мы и не знаем. Мы даже называем его «дух Утопии», хотя Утопия уже есть его поражение и гарантия несбыточности.
Ахиллес никогда не догонит черепаху, выстраивание утопий не решит проблемы «все еще нет», лишь опыт соприкосновения с «уже да», с «Родиной» имеет значение. Именно в нем и сбывается то, что человечество пытается воплотить во всех своих утопиях. Это точка настоящего конца, потому что обретение ее лишает все остальное смысла, весь мир вокруг нас – конструкт по ее якобы «достижению». Революционной практикой должно стать именно обращение к этому корневому опыту, там мы найдем самих себя, там мы найдем Родину. Бойтесь ошибки и не надейтесь!
[1]Bloch E. The spirit of Utopia. Standford: Stanford University Press, 2000. P. 13.
