Первые же публикации РI материалов, посвященных наследию французского традиционалиста Рене Генона вызвали бурную дискуссию в ФБ. Наиболее острый спор о значении Генона для российского консерватизма разгорелся между известным московским философом Аркадием Малером и историком славянофильской мысли, преподавателем Нижегородского университета, кандидатом исторических наук Максимом Медоваровым. Аркадий Малер высказал свою точку зрения на Генона в развернутом интервью изданию Русская идея, и было бы интересно и важно представить также и позицию его оппонента, прекрасно знакомого как с творчеством французского мыслителя, так и с его рецепцией в русской мысли. С Максимом Медоваровым побеседовал историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, председатель редакционного совета портала «Русская идея» Борис Межуев.

- Чем обусловлены всплески интереса к Генону в России, на Ваш взгляд? Можно ли отождествлять их с влиянием неоевразийской концепции Александра Дугина?

- Хотелось бы отметить, что пик популярности Генона в самой Франции при его жизни приходился на 20-е годы, а после его смерти – на 50-е. В России, разумеется, конъюнктура была совершенно иной.

Как выяснил Марк Сэджвик, в течение всего сталинского периода некий неизвестный библиотекарь Ленинской библиотеки по непонятным каналам получал уникальные издания Генона и Эволы, в том числе и изданные крошечным тиражом библиографические редкости [1]. К сожалению, мы не знаем имени этого человека. Но мы знаем, что приблизительно в 70-е годы у этих книг появляются первые читатели. Сначала уже зрелый Юрий Стефанов, затем молодой Александр Дугин. Оба фактически стали основателями двух школ, двух способов интерпретации и прочтения Генона в России.

К настоящему моменту обе школы частично синтезировались в новое целое в работах Олега Фомина-Шахова, Александра Иванова и Вашего покорного слуги, но отчасти различие между ними сохраняется.

Вряд ли имя Генона стало бы столь популярным в России, если бы не пропагандистские усилия Александра Дугина в 90-е годы. В то же время в последние годы сам он склоняется к исключительно социологическому прочтению Генона через призму учений об обществе Премодерна и Модерна, призывая «демистифицировать» французского метафизика. Не все с этим согласны, но свою позицию Александр Гельевич озвучил предельно ясно еще на семинаре в МГУ в 2010 г. и совсем недавно – в книге «Французский Логос» [2].

Это очень важный момент. Следует ли рассматривать корпус сочинений того или иного мыслителя целиком или же сосредоточивать наше внимание только на том, что сегодня представляется наиболее приемлемым? Можно ли рассматривать учение Платона об идеях или Аристотеля о материи и форме в отрыве от их космологии с Вселенной, состоящей из летающих додекаэдров и икосаэдров, от их местами наивной анатомии и физиологии, на что обращал внимание уже Освальд Шпенглер? Можно ли рассматривать диалектику Шеллинга без его натурфилософии и рассуждений о «химизме» и «электричестве»?

То же самое и с Геноном. Человек, который потрясающе описал картину противопоставления традиционного и современного обществ – это тот же самый человек, который писал: «Шамбаруш – ни ангел и не архангел; он – царь правоверных (му’мин) джиннов. Возможно, к настоящему времени уже мертв (перешел на иной уровень бытия) и нынешнего царя зовут Маймун». Готовы ли принять это утверждение современные генонисты? Нужен честный ответ на этот вопрос. Недаром Жан Борелля отмечал: «Нелегко быть справедливым к Генону. Его творчество требует тотальной приверженности, так как его характеризует сила единства» [3].

В отличие от дугинской школы, направление Юрия Стефанова и его последователей, связанных с кругом альманаха «Волшебная гора», а отчасти и журнала «Империя духа», было больше сосредоточено на религиоведческом аспекте. В рамках этого направления был наработан колоссальный по значимости для православного богословия и философии материал. Помимо уже ушедших из жизни редакторов названных изданий – Артура Медведева и Сергея Рябова – здесь следует назвать имена Юрия Соловьева и Александра Преображенского, которому принадлежит одна из самых оригинальных православных интерпретаций трудов Генона (с которой, впрочем, я никак не могу согласиться).

- Можно ли, если говорить о восприятии Генона, поставить в один ряд с Александром Дугиным такие близкие ему фигуры, как Гейдар Джемаль или Юрий Мамлеев?

- Начиная уже с 80-х годов, Гейдар Джемаль выбрал для себя путь полного, тотального отрицания Рене Генона и генонизма. Его концепция – это самый последовательный анти-генонизм и анти-традиционализм, какой только можно себе представить.

В то же время до сих пор явно недооценена и малоизвестна метафизика Юрия Витальевича Мамлеева его поздних лет, отраженная в его «Последней доктрине» [4], «России вечной» и романе «Империя духа» [5]. Идя гораздо дальше Генона, читая его глазами типично русских персонажей в духе Достоевского, Мамлеев по сути ввел в метафизику некую новую апофатическую инстанцию, превышающую всё то, о чем писал Генон – инстанцию, проявляющуюся через «русскую бездну в душе». К сожалению, работы позднего Мамлеева у нас до сих пор известны до постыдного плохо.

- Являлся ли, таким образом, интерес к Генону в России 90-х годов эпизодом изменчивой интеллектуальной моды, или же это более устойчивое явление? Ведь генонизм до сих пор является одним из самых популярных течений в современной России. На Ваш взгляд, эта популярность – явление временное? Или в ней есть некое указание на возможное направление развития русской независимой мысли в будущем? Насколько плодотворна оказалась рецепция идей Генона в нашей стране?

- Несомненно, что изначально Генон попал на нашу почву вместе с общей мутной волной ранее запретной литературы, которая хлынула в Советский Союз с конца «перестройки». В этой волне причудливо соединилось возвращение классиков русского консерватизма XIX века – и религиозных философов русской эмиграции, дурно пахнущих оккультистов – и подлинно великих западных мыслителей. В ту пору даже в академической среде представление о Геноне было крайне смутным. Достаточно вспомнить, что Юрий Стефанов опубликовал перевод геноновского «Царя мира» в журнале «Вопросы философии» в 1993 году [6], а в самом первом номере «Нового литературного обозрения» в 1992 году Генон был упомянут в качестве «фашиста», что является явным абсурдом и нелепостью.

Для большинства же нонконформистов 90-х годов, противостоявших тогдашней власти, Генон оказался лишь одним из множества элементов в популярной мозаике бунтарей против «современного мира». Прекрасное представление о том, наряду с кем читали тогда каирского мудреца, дает известная песня Сергея Калугина «Перечитай!».

Однако 90-е годы закончились, и вскоре оказалось, что большинство из прежних радикалов с легкостью отказались от традиционализма, что для них определяющим было бунтарское начало, а ничего общего с консерватизмом они не имели. Именно этим объясняется огромное число ренегатов – тех, кто когда-то ассоциировал себя с традиционалистским лагерем, а позже оказался в рядах воинствующих либералов или левых. В данном случае имел место банальный оппортунизм и позиция «я всегда буду против».

Однако после 2011 года началась вторая волна популярности Генона в России, базирующаяся уже на иных основаниях. Я бы говорил здесь о формировании устойчивого академического интереса и постоянного, неконъюнктурного внимания у читающей публики.

Только за последние пять лет на русский язык были переведены следующие труды Генона, в основном его раннего периода: «Множественные состояния бытия» [7]; «Принципы исчисления бесконечно малых» (дважды, разными авторами) [8]; целая серия статей разных лет, образовавшая уникальный двухтомник «Наука чисел» и «Наука букв» [9]; несколько статей в составе сборников «Свет и тени» и «Касты и расы» [10]. Отдельно следует упомянуть две книги Генона, переведенные Андреем Игнатьевым: «Заблуждение спиритов» и «Теософизм: история одной псевдорелигии» [11]. Направленные на разоблачение спиритизма и веры в реинкарнацию, на детальное описание неприглядной истории теософизма Блаватской, Олкотта и Безант, антропософии Штайнера и тому подобных направлений неоспиритуализма, эти книги содержат также любопытный материал по духовной жизни элиты русского общества конца XIX – начала XX века и этим могут заинтересовать историков и литературоведов.

Помимо этого, за те же последние годы на русский язык были переведены три крупнейшие работы французских католических авторов, серьезно и основательно рассматривающих метафизику Генона в свете ее отношения к христианству. Речь идет о трудах Даниэля Колоня [12], Люсьена Мероза [13] и Жана Борелля. К этим работам следует присовокупить нашумевшую книгу Марка Сэджвика, шесть томов материалов семинаров и конференций под общим названием «Традиция» [14], а также знаковую, единственную в своем роде книгу Александра Иванова [15]. Наконец, этой осенью, к 130-летию со дня рождения Рене Генона, выйдет в свет популярная книга Владимира Быстрова о нем в серии «Мыслители прошлого» издательства «Наука».

Поэтому рецепция идей Генона в России не только не завершена – она только еще начинается.

- Каковы будут основные направления этой рецепции, по Вашему мнению?

- Прежде всего, я хотел бы подчеркнуть, что никакая серьезная философия, социология, религиоведение сейчас невозможны без досконального знания проблематики трудов Генона, а также его последователей и критиков. Знать их для квалифицированных специалистов столь же необходимо, как знать Платона и Аристотеля, Фому Аквинского и Николая Кузанского, Шеллинга и Гегеля, Маркса и Лосева. Штудирование Генона становится sine qua non любого серьезного исследования в сфере философии или гуманитарного знания в России.

Когда задача глубокого знакомства с Геноном нашей будущей интеллектуальной элиты будет выполнена, тогда начнется подлинная рецепция его наследия. Я полагаю, что она будет идти по трем направлениям, а также одновременно будет выполнять задачи по противодействию трем крупнейшим духовным опасностям современности.

Начну, пожалуй, с последних. Доктрина Генона, во-первых, направлена против воинствующего, буквалистского, начетнического фундаментализма внутри всех религий; во-вторых, против либерально-модернистской ревизии традиционных религий и глобалистского экуменизма; в-третьих, против всех видов пантеистического неоспиритуализма, от неоязычества и нью-эйджа до бытовой магии.

Что касается трех направлений позитивного переосмысления геноновского наследия, то они таковы.

Во-первых, философам предстоит осмыслить учение Генона о непроявленном Небытии (Сверхнебытии) и его проявлении, об Абсолюте, Самости и их отношении к статусу индивидуальных существ, об иллюзорности мира, о познании и духовной реализации и так далее. То есть дать оценку всему спектру чисто метафизических вопросов, как это уже пытались сделать с католической томистской точки зрения Жак Маритен, Жан Даниэлу, Люсьен Мероз, Жан Борелля. В русле их доброжелательной, но в то же время взвешенной и серьезной критики геноновской метафизики и следует двигаться дальше.

Кардинал Даниэлу сказал: «В его трудах есть большая доля правды. Но есть у них и свои пределы, которые делают их неприемлемыми для христианина». Это важная ремарка. Однако эти слова были сказаны томистом, который сам подчас был далек от православного мировоззрения куда дальше, нежели сам Генон.

Во-вторых, следует проанализировать удивительные параллели между Геноном и русской религиозной философией в лице Владимира Сергеевича Соловьева, о. Павла Флоренского, Льва Платоновича Карсавина, монаха Андроника (Алексея Федоровича Лосева). Это касается, в первую очередь, таких тем, как философия числа, философия имени, радикальное противопоставление обществ Традиции и Модерна, диалектика неоплатонической тетрактиды, вопрос об иллюзорности индивидуального существования и Универсальном Человеке… Для этого понадобятся исследователи, в равной степени глубоко знакомые с Геноном и с русскими философами.

Разумеется, аналогичные параллели можно проводить также между Геноном и Мартином Хайдеггером, Геноном и Клайвом Льюисом и так далее (в обоих названных случаях имели место косвенные связи через их учеников и еще более поразительные параллели во внутренней логике названных мыслителей), однако именно русская духовная традиция, как нам представляется, дает больше всего случаев подчас буквального сходства с геноновским традиционализмом. Отчасти это объясняется общими неоплатоническими и мартинистскими истоками, отчасти же речь идет о поразительной синхронности параллельного развития, к примеру, Генона, Флоренского и Лосева (в том числе, заметим, и в качестве математиков).

В-третьих, и это самое важное, в условиях глубокого паралича и потрясающего убожества современной богословской мысли, нередкого в нашей православной среде, невероятно важно пробудить эту мысль и закалить ее в решении ряда важнейших вопросов христианства в напряженном диалоге с мыслью Рене Генона. Как известно, Генон обычно утверждал более-менее приблизительное равенство различных традиций как ответвлений Изначальной Традиции, хотя абсолютной ясности в этом вопросе мы у него не найдем. С тех пор и для христианских, и для исламских традиционалистов всегда острейшим образом стоял вопрос о том, можно ли все-таки считать свою собственную традицию (например, православную) наиболее истинной, а все остальные в той или иной мере искаженными? Или они действительно равнозначны? Каков в таком случае статус земного воплощения Христа? Почему, в конце концов, многие важнейшие вопросы христианского вероучения обратившийся формально в ислам Генон объяснял зачастую лучше и полнее, чем самые заправские рекомые христианские «богословы»?

На эти вопросы уже были даны различные варианты ответа. Среди авторов, представляющих в той или иной степени позицию Русской православной Церкви, следует особо выделить священника Александра Задорнова [16], Александра Преображенского [17], Михаила Прасолова [18] и Виталия Аверьянова [19]. Знакомство с их интерпретацией Генона, на мой взгляд, сегодня обязательно для каждого православного. Важно также иметь в виду солидную традицию генонизма и в зарубежном православии. Это и афонский монах Жан (Бьес), и иеромонах Серафим (Роуз), и православный американец, гарвардский профессор Джеймс Кацингер, соединяющий в себе линии Генона, Шуона и Льюиса [20]…

Разумеется, пока еще православные интерпретации Генона по своему количеству и качеству несколько отстают от католических. Поэтому так важно сейчас обращение к наследию вышеупомянутых Колоня, Мероза, Борелля, а также незабвенного Жана Парвулеско. Каждый из этих авторов имел смелость со всей прямотой и отчетливостью поставить вопрос об отношениях между генонизмом и христианством и дать на него ответы – весьма различающиеся между собой, но в равной степени шокирующие людей с шаблонным мышлением.

Следует ли интерпретировать Генона как свидетеля в пользу конфессионального православия, как полагают Бьес, Роуз, Аверьянов и Преображенский? Нужно ли сделать акцент на критике геноновских представлений о безличном интеллектуальном Абсолюте, противопоставив им тезис о Боге как личностном источнике Традиции, как делали это Мероз, Задорнов и Прасолов? Можно ли рассматривать христианство как наилучшую адаптацию вечной Традиции к условиям «железного века», как вслед за Мирчей Элиаде [21] полагал Колонь? Осмелимся ли мы решиться принять головокружительную логику рассуждений Борелля о том, как соотносятся между собой авторитет Христа и авторитет Генона и на каком основании вообще можно считать первый весомее второго? [22] Когда, в конце концов, будет создан систематический богословский комментарий к «Метафизике Благой Вести» Александра Дугина? [23] Всю эту работу еще предстоит проделать русской мысли, если ей суждено быть действительно мыслью, а не имитацией оной.

- Не кажется ли Вам, что идеи Генона в настоящее время утратили свою политическую актуальность, не столько в связи с победой либерализма, концом истории, сколько с новой антиглобалистской волной, правой, но тем не менее опирающейся на переосмысленные идеи национализма, национализм нового времени и в этом смысле на модернизм, особенно во Франции?

- Без Генона невозможно дальнейшее углубление исследований в области философии, истории, религиоведения, символологии, даже собственно математики. Однако этого нельзя сказать про политическую сферу.

Генон, уехав в Каир в 1930 году, стал строго аполитичен. Ни одно политическое событие в современном мире не могло его удовлетворить, несмотря на сохранявшиеся контакты с Эволой, де Джорджо и другими «правыми». Однако нельзя забывать, что Генон с 1909 по 1930 годы являлся неотъемлемой частью французской ультраправой среды. В определенном смысле, он был порождением этой среды, и реликты этого можно найти даже у позднего Генона, например, когда он говорил, что лучше всегда поддерживать более консервативные силы, чем более прогрессивные, хотя бы потому, что даже если удастся сохранить обломки Традиции, утратив понимание их смысла, рано или поздно Дух может прийти и вновь вдохнуть в них жизнь.

В то время как последовательно прогрессистский проект глобализации, столь красочно обрисованный в «Кризисе современного мира» и «Царстве количества и знамениях времени», не оставляет такого шанса.

Разумеется, современные «антисистемные» движения и во Франции, и в других странах Запада, причудливо сочетают элементы мировоззрений Премодерна, Модерна и Постмодерна. И все-таки сам факт появления фигуры Рене Генона именно во Франции заслуживает объяснения.

Александр Дугин объясняет это тем, что Франция всегда, даже до серии революций, дальше всех в Европе заходила по пути прогресса и модернизации, и фигура Генона оказалась своеобразной реакцией на это. Мне представляется, однако, что дело обстоит сложнее. Марк Сэджвик отмечает, что почти все видные традиционалисты ХХ века являлись по своему происхождению маргиналами: либо детьми родителей разной национальности или разных социальных слоев, либо выброшенными в низы общества аристократами, либо просто неприкаянными и неуравновешенными людьми. Все, за исключением как раз Рене Генона. Коренной француз из среднестатистической и ничем не примечательной буржуазной семьи, он прожил абсолютно шаблонное и образцовое детство и юность, а в дальнейшем имел ровную биографию с минимумом скандалов в течение жизни.

Недаром его соратник и первый биограф Шакорнак назвал свою книгу о Геноне «Очень простая жизнь». Десятки лет прилежных академических штудий. Две жены, одна любовница, пять детей на протяжении жизни. И – полнейшая противоположность внутренней, духовной жизни французского мыслителя скудной внешней канве его биографии.

На сегодняшний день мы можем объяснить, почему выпады Генона против «современного мира» принимались благосклонно в межвоенной Европе 20-х – 30-х годов: в ту эпоху книги на эту тему выходили десятками в каждой стране.

Мы можем объяснить, как сформировалась та социальная и интеллектуальная среда во Франции, где начал действовать Рене Генон. Все его идеи: антимодернизм, обращение к древнейшему прошлому Европы и восточным духовным традициям, подчеркивание непрерывной цепи инициатической преемственности – по отдельности высказывались и до него. Фабр д’Оливэ и Элифас Леви, Альфред де Виньи и Жерар де Нерваль, Барбе д’Оревильи и Вилье де Лиль-Адан, Сент-Ив д’Альвейдр и Сар Пеладан, шамбордисты и сюрвивантисты, Станислас де Гуайта и Леон Блуа, Папюс и Гюисманс – в Геноне было что-то от каждого из них.

Даже само представление о Примордиальной Традиции было вполне отчетливо высказано еще Жозефом де Местром за целое столетие до Генона. И, однако же, в итоге его собственная концепция оказалась настолько оригинальной и вдохновляющей, что заслонила собою всё, что было до нее. Другими словами, подобно тому, как социальная и духовная обстановка в I веке была подготовлена к быстрому распространению христианства, а в VII веке – к быстрому распространению ислама, однако ни того, ни другого не случилось бы без внезапного и непредсказуемого появления личностей основателей этих религий – аналогичным образом и без удивительного явления личности Рене Генона, не объяснимого никакой социальной или национальной средой, традиционализм в ХХ веке не стал бы тем, чем он стал.

В Вашем вопросе прозвучало упоминание о «национализме» как факторе сопротивления либеральной глобализации. Однако как раз в этом моменте Генон актуален как никогда, ведь он был горячим сторонником сохранения местных, «национальных» форм Традиции в каждой стране, каждом регионе. Его исламский выбор отчасти объясняется как раз тем, что в исламе подчеркивается наличие «124 тысяч пророков», посланных ко всем народам мира, причем имена почти всех из них считаются неизвестными. Вряд ли кто-то смог бы придумать лучшее обоснование самобытности каждой из национальных традиций.

Notes:

1. Сэджвик М. Наперекор современному миру: традиционализм и тайная интеллектуальная история XX века. М.: Новое литературное обозрение, 2014, с. 367–368.

2. Традиция. Вып. 1. Материалы семинара «Религиоведение / Традиционализм» (осень 2010 г.). М.: МГУ, 2012. С. 56–58, 61; Дугин А.Г. Ноомахия: войны ума. Французский Логос. Орфей и Мелюзина. М.: Академический проект, 2015, с. 299–305.

3. Борелля Ж. Реставрация священной науки / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.: Владимир Даль, 2016, с. 283

4. Мамлеев Ю.В. Последняя Доктрина // Традиция. Вып. 4. Материалы Международной конференции по традиционализму «Against Post-Modern World». Ч. 2. М.: Евразийское движение, 2012, с. 351–363.

5. Мамлеев Ю.В. Империя духа. Роман. М.-Воронеж: Terra Foliata, 2011.

6. Генон Р. Царь Мира / пер. Ю.Н. Стефанова // «Вопросы философии», 1993, №3, с. 97–133; Стефанов Ю.Н. Не заблудиться по пути в Шамбалу // «Вопросы философии». 1993. №3, с. 92–96.

7. Генон Р. Множественные состояния бытия. Традиционные формы и космические циклы / пер. Т.Б. Любимовой. М.: Беловодье, 2012.

8. Генон Р. Принципы исчисления бесконечно малых // Генон Р. Наука чисел / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.; Владимир Даль, 2013; Генон Р. Метафизические принципы исчисления бесконечно малых / пер. А. Дойлидова. Минск, 2013.

9. Генон Р. Наука чисел / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.; Владимир Даль, 2013; Генон Р. Наука букв / / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.; Владимир Даль, 2013.

10. Свет и тени / Генон Р., Эвола Ю., Шуон Ф., Кумарасвами А. Тамбов: Ex Nord Lux, 2012; Расы и касты / Эвола Ю., Шуон Ф., Генон Р. Тамбов: Ex Nord Lux, 2010.

11. Генон Р. Заблуждение спиритов / пер. А.Ю. Игнатьева. Калининград, 2015; Генон Р. Теософизм: история одной псевдорелигии / пер. А.Ю. Игнатьева. Калининград, 2014.

12. Колонь Д. Юлиус Эвола, Рене Генон и христианство / пер. Н. Сперанской // Традиция. Вып. 5. Sophia Perennis. М.: Евразийское движение, 2013, с. 563–668.

13. Мероз Л. Рене Генон: премудрость посвящения / пер. Н.Н. Зубкова. М.: Энигма, 2013.

14. Традиция. Вып. 1. Материалы семинара «Религиоведение / Традиционализм». М.: МГУ, 2012; Традиция. Вып. 2. Материалы семинаров по проблемам религиоведения и традиционализма. М.: Евразийское движение, 2012; Традиция. Вып. 3–4. Материалы Международной конференции по традиционализму «Against Post-Modern World». Ч. 1–2 . М.: Евразийское движение, 2012; Традиция. Вып. 6. Анри Корбен. Mundus imaginalis. Corbeniana. М.: Евразийское движение, 2014.

15. Иванов А.Н. От язычества к христианству. Путями последней Австразии. Киров, 2013.

16. Задорнов А. Предание или «традиция»? (Традиционализм в его отношении к «религиоведению») // «Богословский вестник», 1999 (2000). Т. 2. Вып. 3, с. 94–126.

17. Преображенский А. Некоторые аспекты инициатической работы в православии // «Волшебная Гора», Вып. XII–XV. М., 2006–2008.

18. Прасолов М.А. Традиция и личность (проблема персоналистической коммуникации Традиции) // Консерватизм в России и мире. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2001. Вып. 1.

19. Аверьянов В.В. Крытый крест. Традиционализм в авангарде. М.: Книжный мир, 2015.

20. Катсингер Дж.Ш. Открытое письмо о Традиции // Традиция. Вып. 5. Sophia Perennis. М.: Евразийское движение, 2013. С.; James S. Cutsinger. Professor of theology and religious thought // http://www.cutsinger.net/

21. Элиаде М. Избранные сочинения. М.: Ладомир, 2000, с. 122–124.

22. Борелля Ж. Вопрос об авторитете Рене Генона // Борелля Ж. Указ. соч., с. 283–311.

23. Дугин А.Г. Метафизика Благой Вести. М.: Арктогея, 1996.  

Русская идея