Только одно из трех, оно материально осязаемо, в цвете. Эта материальность как бы подчеркивает иллюзорность его материальности. Как и те оно вечно, бесконечно, не утилитарно и вне человечно. Не анти, а вне. Уделить нам внимание, просто заметить нас было бы унизительным для него. Оно всегда, мы сегодня. Разница абсолютна. Как есть и нет.
Как и бытие, оно предопределяет но не предопределяемо.
Однажды оно поднимется, как это бывало не раз. Из холодного соответствия своему собственному, никогда непредвиденному никем, ничем ритму. Властно и поступательно поднимется, что бы затем также властно и поступательно опуститься. Никого не наказывает и не спасает. Это его ритм и все. Как смерть.
Я всегда стремлюсь к нему и весь срок мечтал о нем. Сейчас пишу, созерцая его равнодушную бесчеловечную эстетику.
Экзистенция, пограничная ситуация, между жизнью и смертью. Когда я рядом с ним, в этом есть что-то от пограничной ситуации.
Его потенциал неисчерпаем. Потенциал жизни и потенциал смерти. Форм.
Вечный художник. Оно заражает неисчерпаемостью, и я пишу. Все великое было создано в связи с ним, как и в связи с теми двумя. Не оно в связи с тобой, а ты в связи с какой-то сверхмалой гранью его.
Мастерская невидимого гения. То что просто валялось где-то там на берегу, попав сюда сразу же включается в некую общую композицию. Становится пластичным, каждый час изменяясь, никогда в худшую сторону. Завязь всякого творения лежит в море.
Наш смысл, как и всякий иной смысл ничтожен и смешон по сравнению с его бессмысленностью.
Море невозможно ассимилировать, как реку или землю. Однажды оно ассимилирует все чтобы снова отпустить. Не из объективных, внешних предпосылок, а из внутренних и субъективных.
Его абсолютная чистота не для нас, а помимо, вопреки нам. Мы случайны со своими критериями. Оно абсолютно.
Иногда оно отпускает погулять детски эгоистичное, самоуверенное время; времена. В одном из них мы живем, в числе бесконечно многих. Царствуем, побеждаем. Отпускает само того не замечая, как часто не замечаешь отбрасываемой тобой тени. Ненадолго.
Я всего лишь раз посмотрел ему в глаза. В древнем двухтысячелетнем Херсонесе.
Мы приехали ночью. Перепрыгнули через забор. За историю нельзя платить. Билетом мы обретаем камень но отпугиваем душу; преграждаем как стеной непрекращающийся живой поток прошлого. Облазили эти руины, остатки башен и стен. Постепенно это все уходило в море. Колонны, базилики... Большая часть древнего города уходила в море и покоилась на его дне.
Был сильнейший шторм. Для полноты действа было необходимо уйти в эти волны. Идешь по руинам, пока не проваливаешься в глубину. Хлещущая, бушующая морская тьма сливалась с таким же черным небом. Горизонта уже давно не было.
Я нырнул в эти руины, на дно. Открыл глаза. Знал что увижу что-то из ряда вон.
Ужас. Бесконечный. Один на один с вечностью. Живой, фосфоресцирующей тьмой, смеющейся над тобой смертельными светящимися змейками. Играющей.
Там на глубине, посреди этого шторма, ночи и руин, я почувствовал что нахожусь в центре внимания. Я попал в поле зрения тотальности. Этот взгляд сказал мне что меня нет. Вечный, он играл со мной временным. Конечно этот страх был экзистенциален. Он поставил под вопрос право существовать. Все внутри требовало вырваться, бежать из этого чудовищного, смеющегося поля. Я с силой, как поплавок выпрыгнул на поверхность. Одышался. Сразу же сказал Володе сделать тоже самое. Он нырнул. Вылетел мгновенно, и так же запыхался. Впечатления те же. Значит все есть, и настолько живо, осязаемо, лицом к лицу, что вижу не только я.
Для того чтобы привести к такому “свиданию” здесь были все необходимые нюансы. Все было соблюдено и учтено невидимым сводником. Место встречи тет-а-тет, было обрамлено руинами древнего города. Херсонес здесь сослужил своего рода рамкой обрамляющей картину, должной отделить иное от нашего, выделить, нацелить, увести.
К месту была ночь, и к месту был шторм. Все. Лишнего ничего. И там был я. Все та же синхронность Карла Юнга. Одновременность меня с этим всем.
Оно есть мистерия. Каждое утро я вхожу в него дискретным. Выхожу полем восприятия.
Те, что на корабле, не могут не открывать, не могут не побеждать. Они в матрице поиска, а не сохранения. Суша, особенно равнина, усыпляет своей центральностью, неподвижностью, предсказуемостью и повторяемостью. Когда же под твоими ногами доски, воющие и скрипящие, а под ними разгулявшаяся бездна, каждый миг подчеркивающая нереальность, смехотворность, пустоту, всех этих, таких важных там на берегу, в мирное время, вещей: брак, собственность, наследство, урожай, доход... Тогда там, на границе ты не можешь не вопрошать. Каждый день.
Семья на корабле стала командой. Высадилась республикой.
Остров никогда не будет метрополией и именно этот комплекс заставляет его быть хищником. Всегда.
Позиция жертвы, часто незаметно, входит и укрепляется уже при первом взгляде с берега на эти идущие корабли.
