Портал сетевой войны ::  ::
ССЫЛКИ
Новороссия

Релевантные комьюнити ЕСМ:
rossia3
ru_neokons
ЕСМ - ВКонтакте
Дугин - ВКонтакте

Регионы ЕСМ

Дружественные сайты

Прочее

Карта сайта

>> >>
ПнВтСрЧтПтСбВс
ЛИТЕРАТУРА
Толкиен как христианин и консерватор
23 декабря 2014
Дж.Р.Р. Толкиен: христианин, консерватор, традиционалист
Часть 5

Читать сначала

 Толкиен решительно встал на сторону противников Августина и Алкуина - таких богословов, как Утред Болдонский (повлиявший, кстати, на цикл К.С. Льюиса о Нарнии). Англия, как и Русь, в отличие от остальной Европы, была крещена с самым минимальным проявлением насилия; как и на Руси, там языческие святилища зачастую просто перестраивали в христианские. Толкиен видел, что наряду с множеством пороков многобожной древности, у древних народов (речь, прежде всего, идет об индоевропейцах) сохранялось и много прекрасных черт, восходящих либо к "естественному откровению", либо даже к временам Ноя. Фактически, полностью праведных язычников никогда не было. Но когда в XVIII веке до нашей эры Авраам обратился к единобожию, он оказался не первым: "И Мелхиседек, царь Салимский, вынес хлеб и вино. Он был священник Бога Всевышнего. И благословил его, и сказал: благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли; и благословен Бог Всевышний, Который предал врагов твоих в руки твои. Аврам дал ему десятую часть из всего" (Быт.14:18-20). Этот Мелхиседек не принадлежал к роду Авраама, из которого позже произошло иудейское священство (левиты), но он был превыше этого рода, что и отразилось в поклонении Авраама перед ним. Затем через пророка Давида было сказано: "Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека" (Пс.109:4). Эти слова, которые в Псалтири Бог-Отец говорит Богу-Сыну, исполнились во Христе: Апостол Павел посвящает всю седьмую главу Послания к Евреям доказательству того, что Христос как священник по чину Мелхиседека упразднил старое левитское священство. Образ Мелхиседека отражает всё лучшее, что было в дохристианском (и даже доавраамовом) мiре - и потому так привлекателен. Недаром в нижегородском храме св. Александра Невского огромная икона св. пророка Мелхиседека находится на самом видном месте, в первом ряду иконостаса; на ней он изображён в виде седобородого старца, держащего в руке кувшин с мvром. Толкиен также глубоко чтил Мелхиседека: "Весь мiр Толкиена, - пишут Каменкович и Каррик, - это царство царя Мелхиседека, окруженное "настоящими" языческими государствами и ведущее против них борьбу. Этот мiр открыт проникающим в него из будущего лучам Благой Вести - Евангелия, хотя сами его обитатели находятся в полном неведении относительно будущего, и всё, что у них есть, - это надежда. В этом мiре, которого в чистом виде никогда не существовало, вопрос о спасении "праведных язычников" обретает новое звучание".

 Итак, Толкиен, отталкиваясь от вопроса о спасении "язычников"-монотеистов, стал конструировать мiр праведных людей дохристианской эпохи, верящих в Единого Бога (по ветхозаветному образцу с той разницей, что у них даже и Ветхого Завета не было). Древние германцы, по Толкиену, были люди "падшие и ещё не спасённые, лишенные благодати, но не величия"; в своих книгах он рисует образы ещё более чистых людей. Эарендил явно напоминает Иоанна Крестителя, Элендил - Ноя, Исилдур - Соломона, Арагорн - Мелхиседека, и каждый из них по-своему предвосхищает Христа. Мiр Толкиена лишён атрибутов настоящего язычества: человеческих жертвоприношений, рабовладения, кровосмешения, многожёнства - потому что это мiр не реального многобожия, а идеального единобожия. Для обозначения людей дохристианской эпохи в английском языке есть два слова - pagan и heathen. Первое из них родственно русскому "поганый" и происходит от латинского pagus - "сельская община"; в английском оно не несёт на себе отрицательной смысловой нагрузки. Слово же heathen употреблялось только христианскими проповедниками и никогда - в контексте повествования о языческих временах, за исключением всего двух случаев: один раз в "Беовульфе" и один... во "Властелине Колец"! (В каком именно месте, будет сказано в главе 6.)

 Соответственно, поскольку до Авраама не было никаких храмов Единого Бога, то и в мiре Толкиена не могло быть никаких святилищ и обрядов; толкиеновские монотеисты поклонялись Богу в Духе и Истине. "Единственная критика, которая меня серьёзно обезпокоила, - писал Профессор в 1955 году, - это замечание, что в Средьземелье якобы "нет религии"... Это мiр "естественного богословия", где господствует единобожие. Здесь нет ни церквей, ни храмов, ни религиозных обрядов и церемоний - но эта странная деталь является просто-напросто частью изображенного мной исторического климата. Отсутствие храмов найдет себе исчерпывающее объяснение, если будет опубликован Сильмариллион и другие легенды Первой и Второй Эпох... Сам я христианин; но Третья Эпоха - мiр не христианский". Теперь нам становятся понятны выше приведенные слова Толкиена: "Миф и волшебная сказка должны, как и всё искусство, отражать и содержать в своем решении элементы моральной и религиозной правды (или неправды), но не явно, не в известной форме первичного "настоящего" мiра (я говорю, конечно, о современной ситуации, не о древних языческих, дохристианских днях", - и тем более известная фраза, с которой мы начали свои рассуждения: ""Властелин Колец" - конечно, в основе своей религиозная и католическая книга; вначале [она была ей] неосознанно, но [стала] осознанной при пересмотре. Вот почему я не вставил или вырезал практически все ссылки на что-либо вроде "религии", на культы и практики, в воображаемом мiре. Ибо религиозный элемент растворен в самом повествовании и символизме...". 

 Теперь мы видим, сколь сложна была литературная задача Толкиена: помня о том, что "Новый Завет в Ветхом скрывается, Ветхий же в Новом раскрывается", наполнить свой мiр как можно большим числом ассоциаций с Библией, но в то же время сделать это неявно, не нарушив ощущение древнего мифа. Т.А.Шиппи замечает по этому поводу: "Как и автор "Беовульфа", он старался идти "между Ингельдом и Христом", между Библией и языческим мифом. Старание, с которым он поддерживает это равновесие (в высшей степени искусственное, хотя говорить об этом обычно не принято), очевидно, и задним числом его можно найти почти на любой странице "Властелина Колец" ".

 Имя Беовульфа прозвучало здесь не случайно. Дело в том, что у грандиозного литературного эксперимента Толкиена по привнесению христианских мотивов в древний мiр есть только один сопоставимый аналог - величайшее из всех древнеанглийских произведений, "Беовульф", в изучение которого Профессор внёс столь весомый клад (его эссе "Беовульф: чудовища и критики" до сих пор считается классическим среди филологов). В науке происхождение "Беовульфа" и значение многих его слов не выяснено; но Толкиен чисто интуитивно сделал ряд открытий. Он точно определил, где, когда и как была написана эта поэма, всего лишь вжившись в образ её автора. (См. об этих гениальных догадках статью Шиппи.) Безымянный автор "Беовульфа" тоже рисует мiр, полный эльфов и драконов, но без каких-либо обрядов - и тоже, являясь христианином, скрыто проповедует христианство. Автор "Беовульфа" с не меньшей решимостью, чем Толкиен, отстаивает идею оправдания дохристианских праведников пред Богом. "Хоббит" и "Властелин Колец" полны параллелей с "Беовульфом"; одной из самых ярких является сцена похорон Теодена, лишенная всякой языческой обрядности и, несомненно, восходящая к последним строкам древней поэмы (описание похорон Беовульфа). Не говорю уже здесь о том, что отдельные строки и мотивы "Беовульфа" зачастую едва ли не дословно цитируются у Толкиена: от растаявшего клинка Назгула до роханских песен.

 Но задача воссоздания мiра дохристианских праведников у Толкиена не была чисто теоретической - по крайней мере, не могла ей остаться в условиях двадцатого века, все мерзости которого он имел прекрасную возможность наблюдать. Новейшее время - это время окончательного угасания и смерти Запада, а поскольку западная цивилизация в пору своего расцвета захватила всю территорию земного шара, то это также и время смерти всего глобализованного мiра. Для Запада последних двух веков характерны все те предсмертные метания, которые свойственный любой умирающей цивилизации - но только с бóльшим размахом. XIX - XX века стали для Европы временем обращения к неоязычеству, которое могло выражаться как в поклонении перед золотым тельцом, перед человеческим разумом, перед материалистической наукой - вплоть до поклонения своим собственным творениям, sub-creation (грех Феанора, по Толкиену, есть типичный грех двадцатого века), так и в прямом возникновении оккультных обществ и даже в буквальном смысле слова неоязыческих сект. В Британии уже в конце XVIII веке одна из масонских лож возродила человеческие жертвоприношения по образцу друидов (почётным членом этой ложи являлся У.Черчилль, а сейчас является глава столь ненавидимой Толкиеном англиканской Церкви, архиепископ Кентерберийский с 2002 года Р.Уильямс). В Германии же эта тенденция, начавшись с Вагнера, окончилась языческим государством Гитлера (Толкиен, кстати, не любил первого и презирал второго). В этих условиях именно проповедь о дохристианских днях могла иметь наибольший успех, поскольку пристыжала современных людей, которые имеют Писания, но не верят им, показывая наглядный пример праведников языческой эпохи, которые не имели никаких Писаний, но уверовали в Единого Бога.

 Замечательно пишут Каменкович и Каррик: "Отдавая образу Эарендила чуть ли не центральное место в своей мифологии, Толкиен, возможно, думал и о современном ему мiре, который на его глазах их христианского превращался в языческий и нуждался в новой проповеди христианства - новой, непохожей на прежнюю, хотя и существующую рядом с прежней. Нужно было начинать всё сначала и по-новому - а прежде всего заставить тех, кто "сидит во тьме и тени смертной" (Пс.106:10), погружённых в безрадостный труд, поднять глаза и увидеть свет надежды... Так образ Эарендила обретает еще одно измерение - это свет христианского творчества, являющего людям не рациональные схемы и догмы, а живой свет и свободу, исходящие от Бога". Толкиен и сам осознавал, что его sub-creation из чистого увлечения времён молодости превращалось в мощное орудие проповеди: "Если бы мои слова не показались, в устах столь мало знающего человека, несколько претенциозными, я бы сказал, что единственная цель творчества - это выявлять истину и поддерживать в этом мiре добрые нравы, используя средство весьма древнее, а именно - представлять простые вещи в виде чего-то необычного, что зачастую как раз помогает вернуть им их истинный облик. Я, конечно, могу ошибаться, во всём или хотя бы кое в чём; мои истины могут не совпадать с Истиной, могут искажать её, а зеркало, сделанное моими руками, может оказаться тусклым или растрескавшимся" (он всегда отзывался крайне скромно о своем таланте). И всё-таки: можно ли сказать, что главной целью Толкиена была именно проповедь христианства? И да и нет. Нет – потому что начиналось всё не с желания проповеди, а со стремления написать что-то «для себя». Да – потому что с годами именно проповедническое, керигматическое значение своих книг радовало Толкиена больше всего: «Хотя этот мiр словно бы вырвался из-под контроля, так что отдельные его составляющие, как кажется (мне), скорее явлены через меня, нежели мною, - цель его по-прежнему главным образом литературная (и, если термин вас не испугает, дидактическая)». 

 Поэтому, при всей ориентации Толкиена на древность, его произведения оказываются удивительно современными. Секрет заключается в том, что он обращается к вечным, Божественным истинам - и потому значение книг Толкиена оказывается непреходящим. Он открыто бросил вызов современности; чистый звук рога, который Эовейн подарила Мерри, является, по мнению Шиппи, метафорой как искусства вообще, так и самого "Властелина Колец" в частности. Толкиен отказался от экспериментов в духе "нового искусства", столь популярных в двадцатом веке, и обратился к старине - и в итоге оказался неизмеримо выше всех пацифистов, абстракционистов и прочей мерзкой публики, которая в двадцатые-тридцатые годы заполняла литературные салоны и ныла что-то про "потерянное поколение". Вот некто Р.Олдингтон, пробывший на фронте пару месяцев - ещё меньше Толкиена - в романе "Смерть героя" откровенно высказался в адрес Англии: "Да поразит тебя сифилис, старая сука!" Публика аплодировала... Вот читатель нарасхват брал реалистические романы, пусть даже талантливых писателей XIX века. А вот возникали новые союзы художников - "молодых, дерзких, таких, которые не боятся новых идей и методов" (по выражению мистера Томпкинса). Одним словом, "прогресс в искусстве", да и только. Сиди да пиши - чего ещё надо? Толкиен мог написать и про школьные годы, и любовный роман, и сатиру - все пути были ему открыты. Но это были языческие пути. И он поворачивается прочь от них на 180 градусов. Он пишет свою "мифологию для Англии". (Шиппи ставит Толкиена и Льюиса в один ряд с О.Хаксли и Т.Уайтом как послевоенными писателями и считает, что если после Первой мiровой войны тон в литературе задавала космополитичная, либерально-масонская, частично гомосексуальная "интеллигенция", то после Второй мiровой настало время этих писателей, время их произведений о сущности добра и зла.)

 Хочется отметить, что здесь существует определенная разница между "Сильмариллионом" (вкупе с его черновиками) и "Властелином Колец". Меня удивляет, насколько незаслуженно все литературные критики, не исключая даже Шиппи, недооценивают "Сильмариллион". Стенли Анвин, сорок лет затягивавший его публикацию, даже назвал его "книгой-в-себе". Трудно представить более несправедливое суждение. "Сильмариллион" - это эпос нолдоров, и он может быть поставлен по своей тематике в один ряд с эпосами народов мiра, включая и авторские (поэмы Гомера, Вьясадевы или Фирдоуси). Эпос в принципе обращается к вечным и неизменным проблемам, таким как суть Божества или Сотворение мiра. Есть замечательная работа М.Образцовой по сравнению "Сильмариллиона" с народными эпосами, в которой она приходит к выводу, что в основных моментах это действительно раннефеодальный эпос, но с двумя кардинальными отличиями. Первое - психологизм всех героев. Второе - моральные оценки, которые дает им автор (в подлинном народном эпосе они немыслимы, зато типичны именно для авторского эпоса).

 "Властелин Колец" же – роман (С.Л. Кошелев в своей кандидатской диссертации пришел к выводу, что жанр «Властелина Колец» - это «фантастический философский роман с элементами волшебной сказки и героической эпопеи»), и по долгу своего жанра он обращается более к современной тематике (хотя сам Толкиен так охарактеризовал его: "Мой труд - не роман, а героическая эпопея куда более древнего и совершенно особого жанра литературы"). Роман вообще нельзя ставить наравне с эпосом: так, "Преступление и наказание" я считаю лучшим из русских романов, но я никогда не скажу, что он превосходит то же "Слово о полку Игореве" - это произведения из слишком разных областей. «Что за проклятие, - писал Толкиен, - обладать эпическим складом ума в перенаселенный век, приверженный к блестящим остроумным отрывкам!». Поэтому и "Властелин Колец" - лишь великолепное дополнение к "Сильмариллиону", который и составляет основу творчества Толкиена. Так думал он сам, посвятив ему пятьдесят шесть лет жизни; это следует признать и нам. Во "Властелине Колец", напротив, затрагиваются жгучие до боли проблемы наших дней - и в высшей степени характерно, что решать их на должном уровне оказываются способны лишь те персонажи, кто знаком с вечными истинами: эльфы, Гэндальф, Арагорн, Фарамир. Хоббиты же, роханцы и большинство гондорцев живут и мыслят исключительно в рамках своей эпохи и потому совершенно не осознают расклад сил в этом мiре, который представляет собой место битвы между добром и злом. У старухи Иорэт, которая приписывает Фродо небывалые подвиги, Эомера и Боромира, которые боятся эльфов, и роханцев, для которых Саруман - всего лишь "оборотень", очень много общего с обывателем наших дней - и потому они проигрывают, не будучи способны приподняться над своей эпохой и взглянуть на неё со стороны.

                                                           *          *          *

 Итак, Толкиен взялся за новую проповедь христианства язычески-атеистическому мiру. Но эта проповедь для того, чтобы стать успешной, должна была отвечать двум условиям: она должна быть ненавязчивой и должна быть облечена в безупречную внешнюю форму. И Толкиен, на мой взгляд, блестяще справился с обеими задачами. Что касается ненавязчивости, то он отказался как от прямолинейной и грубоватой проповеди Честертона, так и от популизма Льюиса. В своих книгах Толкиен никогда не читает мораль (что правильно, а что нет), ибо это видно из самого текста. "Ветхозаветные праведники" Средьземелья просто живут по христианским принципам - вот и всё. В мiре Толкиена само собой подразумевается, что хозяин остается хозяином, а слуга - слугой; что никто никого не упрекает даже за грубые оплошности - ибо Христос велел прощать "до семижды семидесяти раз" (Мф.18:22). И - немаловажная деталь - в книгах Толкиена полностью отсутствует хотя бы малейший намёк не только на "секс", но и на любую незаконную связь вообще. Там женщины никогда не выходят замуж дважды; супружеской неверности Средьземелье не знало: когда Толкиена спросили об этом, он лишь кратко ответил, что "такие вещи совершаются только под покровом Тьмы". Весь "Властелин Колец" - это огромный ненавязчивый урок христианской нравственности, в то время как "Сильмариллион" и "Неоконченные сказания" больше повествуют о злодеях и грешниках. Такова внутренняя форма проповеди Толкиена. А теперь обратимся к внешней форме. Речь пойдёт о художественном стиле Профессора.

 Следует сразу сделать оговорку: всю жизнь Толкиен отбивался от обвинений в использовании аллегории. Аллегория - это расширенная метафора, литературный приём, когда за неким образом стоит жёстко прикрепленное к нему значение, часто - мораль. Толкиен считал аллегорию примитивным приёмом, не стоящим серьезного использования. (Как тут не вспомнить высказывания А.Ф.Лосева и О.Шпенглера о том, что аллегория - это протестантское изобретение XVI века; следовательно, Толкиен, ориентируясь на древнегерманскую эпоху, должен был отрицать её.) Это не значит, что у него вовсе нет аллегорий - они есть и, помимо "Листа кисти Ниггля", аллегорию можно увидеть и в приведенной в конце главы 1 цитате о Голлуме, который копался в земле (аллегория материалистической науки). Но это значит, что выискивать аллегории в книгах Толкиена - занятие абсолютно безполезное и тем более ужасно то, что уже полвека как не смолкают голоса тех, кто весь роман "Властелин Колец" считает аллегорией Второй мiровой войны - мнение совершенно абсурдное и безпочвенное, с которым Толкиен боролся все последние годы своей жизни (об этом см. также главы 6 и 7).

 От аллегории следует отличать простую метафору (как в случае с вышеупомянутым рогом) и символ (который куда менее жестко связан со своим значением, чем аллегория). Аллегория - это часть, равная целому, которое она изображает; символ же, пользуясь выражением Флоренского, это "часть, равная целому, притом что целое не равно части". Всё творчество Толкиена глубоко символично, оно просто пронизано символами. Толкиен - творец мифов, а миф, по Лосеву, и есть символ. Символ можно (и, в известной степени, нужно) применить к тому, на что намекал автор; но равенства, тождества между символом и тем, что стоит за ним, не существует. Символы не просто многозначны: это одновременно и просто предметы, и некая действительность, которая кроется позади их, в то время как аллегория относится только ко второму. Шир - это символ английской сельской глубинки (особенно Кента), а Рохан - древней Мерсии; но это не аллегории, поскольку во "Властелине Колец" они фигурируют как самоценные страны и отнюдь не изображают Кент или Мерсию как таковые. Метод Толкиена - это story (я перевожу это слово по-разному в зависимости от контекста: либо как "история", либо как "повесть"). Он писал: "Я предпочитаю аллегории повесть, неважно, истинную или выдуманную, со всей её разнообразной применимостью в сфере читательских мыслей и опыта. Мне думается, многие путают "применимость" с "аллегорией"; но смысл первой - в свободе читателя, а второй - в целенаправленном давлении автора на читателя".

 Борясь с ложным толкованием Кольца как, например, аллегории атомной бомбы, Толкиен высказывался весьма определённо: "Встречаясь в Истине, Аллегория и Повесть, конечно же, неизбежно пересекаются. Поэтому единственной по-настоящему содержательной аллегорией приходится считать жизнь, а единственная до конца ясная повесть - это аллегория... Чем "аллегория" лучше, содержательней, тем проще читать её как "повесть"; в то же время, если повесть сплетена искусно и ткань её достаточно плотна - облегчается задача тех, кому угодно видеть в ней аллегорию. Всё дело в том, что эти подходы берут исток в противоположных посылках. Если вам нравится, вы, конечно, свободны усматривать в Кольце аллегорию всего нашего времени, аллегорию неизбежной судьбы, постигающей в конце концов все попытки победить злую силу при помощи силы. Но всякая сила - магическая, механическая ли - всегда работает по одному и тому же принципу, всегда приводит к одному и тому же итогу. Нельзя написать повести даже о самом что ни на есть завалящем с виду магическом кольце, не вызвав к действию этот закон, если только автор принимает свое кольцо всерьёз и дает повести идти так, как если бы это кольцо существовало на самом деле". Фактически здесь Толкиен говорит о нерасчлененности и взаимоперетекании аллегории и повести друг в друга, о том, как тонка бывает грань между аллегорией и символом в его произведениях - и о том, что нам всё-таки следует предпочитать второе.

 А теперь зададимся вопросом, как именно Толкиен использует символы в своих произведениях, создавая уникальный, только им присущий колорит. Делает он это с помощью особой "подсветки", когда то или иное место в тексте перекликается либо с другим текстом, либо за этим местом стоит целая традиция: "Символизм помогает Толкиену, - пишет К.Дюрье, - делать свои книги не просто зеркалами, но ещё и светильниками - с помощью символов ему удается не только описать жизнь, но и осветить её глубины". Иногда говорят о "платонизме" Толкиена, то есть о философии, согласно которой реальные вещи суть отражение идеальных образов, причем один и тот же идеальный образ может много раз отражаться в окружающих нас предметах. Но Толкиен заимствовал эту идею не у Платона, а у Отцов Церкви, поскольку считается, что как в Ветхом Завете многие события являлись отражением грядущих новозаветных, так и вообще многое из происходящего на земле отражает небесные события. Поэтому и некоторые земные события очень похожи друг на друга - поскольку они имеют общий небесный прототип. Отсюда фраза Гёте: "Всё преходящее - только подобье". Но эта традиция присуща не только церковному воззрению, но и любой мифологии вообще. Миф по самому своему определению предназначен для того, чтобы его события проигрывались на Земле вновь и вновь. Так что главное "ноу-хау" Толкиена - аллюзия - имеет мифологическую основу, как и практически всё в его творчестве.

 Аллюзия - это намёк на книгу или миф, напрямую не связанные с толкиеновским текстом. Читателю, как правило (но не всегда!), не обязательно знать этот намёк - текст полноценен и сам по себе; но если он знает его, то ему откроются новые глубины смысла в книгах Толкиена (речь здесь идёт, прежде всего, о "Властелине Колец", так как именно там Профессор применил всё богатство известных ему литературных приёмов). "Властелин Колец" буквально переполнен, даже перенасыщен местами, представляющими собой скрытые цитаты из Библии или намёки на неё (примеры будут приведены в главе 5), из "Беовульфа", из шекспировского "Макбета", из "Ветра в ивах" Кеннета Грэма, из сказок Джорджа Макдональда, даже из Честертона и Льюиса. Не все аллюзии ещё найдены: для некоторых фраз из "Властелина Колец" источник до сих пор не обнаружен. Разумеется, это отнюдь не означает, что кто-то "влиял" на Толкиена. Хотя он и принадлежит английской литературной традиции - от "Беовульфа" и Чосера, от Э.Кассирера и Ариосто до Шекспира и Э.Спенсера (кстати, об этих классиках Толкиен часто отзывался весьма критически) - всё же Толкиен вполне самостоятелен. Ещё Шпенглер в своё время говорил, что безсмысленно искать в истории, кто на кого повлиял, а вместо этого лучше спросить, почему та или иная культура (или отдельный человек) восприняла именно одни, а не другие формы чужой культуры, наполнив их при этом своим собственным смыслом.

 Тем не менее, в научной среде - как у историков, так и у литературоведов - постоянно стремятся только отыскать, кто на кого повлиял. С этой ситуацией мне уже приходилось сталкиваться при работе с Гоголем (кстати, судьба произведений Гоголя и даже его стиль имеет очень много общего с Толкиеном, о чём скажу в главе 7); с Толкиеном та же ситуация, и он сам вполне это сознавал. В "Чудовищах и критиках" Профессор говорит (формально об авторе «Беовульфа», но в такой же степени и о себе): "Человек унаследовал поле, на котором валялось в безпорядке множество старых камней, оставшихся от разрушенного дома - а может быть, замка. Часть камней уже была пущена в дело - их использовали для постройки того самого дома, в котором этот человек жил, неподалеку от дома его отцов. Человек взял часть разбросанных по полю камней и построил из них башню. Но пришли друзья и, даже не дав себе труда взобраться по ступенькам, сразу заметили, что камни, из которых построена башня, когда-то входили в состав другого здания. Под эти предлогом они снесли башню, немало при этом потрудившись, - ведь иначе нельзя было разглядеть скрытую от глаз резьбу и надписи. А может, они просто хотели узнать, где предки того человека раздобывали строительный материал? Некоторые же заподозрили, что под фундаментом залегают пласты угля, и начали копать вглубь, забыв про камни. И все в один голос твердили: "Башня очень любопытная". А когда от неё ничего не осталось, они сказали: "Не башня, а неразбериха!" Даже потомки этого человека, от которых он вправе был ждать понимания, иногда поговаривали: "Он был такой чудак! Представьте себе - взять и построить из этих древних камней какую-то безсмысленную башню! Почему бы ему было не восстановить старый дом? Право же, у него нет никакого чувства соразмерности!" А с вершины своей башни тот человек мог видеть Море...". В другом месте он выказался о своём творчестве так: "Такие истории растут из лиственного перегноя, скопившегося на дне души. Но в том, чтобы ворошить старые листья, пользы мало - гораздо интереснее посмотреть, что же выросло на удобренной перегноем почве". Несомненно, Толкиен предчувствовал, что в будущем его (как, впрочем, и любого другого великого писателя!) придётся защищать от нападок горе-литературоведов, доказывая, что ни один поистине великий писатель не сводим к сумме влияний на него его предшественников.

 Но с другой стороны, Толкиен настолько часто применяет аллюзию, что встаёт вопрос: имеет ли вообще смысл читать "Властелин Колец", не будучи знакомым с первоисточниками, на которые в неявной форме намекает Толкиен? Или, может быть, необходим научный комментарий к его книгам? По этому вопросу среди толкиеноведов шла оживленная дискуссия: одни настаивали на обязательном знакомстве с первоисточниками, другие говорили, что каждый автор ценен сам по себе, и Толкиен - не исключение. Г. Сен-Клер, специалист по Скандинавии, даже сказала: "Некоторые критики заставляют читателей испытывать танталовы муки, намекая, что, дескать, знай они древнескандинавскую литературу, "Властелин Колец" обрёл бы для них совсем другой - истинный - смысл. Посвятив всю жизнь исследованиям в этой области, я, однако, со всей ответственностью могу заявить, что никакое описание источников, которыми он пользовался, в которых он черпал вдохновение и сведения, простого объяснения нам не даст. Самое подробное изучение его книг может привести только к одному выводу - Толкиен был sub-creator'ом своего собственного мiра". Права ли Сен-Клер? Лично мне кажется, что она права в том, что мiр Толкиена несводим к источникам, а также в том, что не все эти источники читатель обязан знать для того, чтобы иметь право прочитать книгу. Но я позволю себе не согласиться с ней в главном: я глубоко убежден, что читателю, не знакомому с Библией, "Старшей Эддой", "Беовульфом" и "Макбетом" Шекспира, не стоит браться за "Властелина Колец" - по крайней мере, без соответствующего комментария. Кто не читал сагу о Вёльсунгах (в частности, "Речи Регина"), тот ничего не поймёт в сцене купания Голлума в водопаде; не говорю уже о не знающих Библию. И лишь полное знание всех малейших аллюзий на иные произведения литературу позволяет читателю называться понимающим в деле специалистом. Разумеется, сказанное верно по отношению к любым «сложным» книгам с сотнями «скрытых цитат» и аллюзий, а не только применительно к Толкиену.

 Намёки Толкиен, как я уже говорил, делает не только в виде аллюзий на книги других авторов, но и в виде символов, за которыми стоит "архетипическое" восприятие их - по крайней мере, людьми не только европейской, но и русской культуры. Например, образ дороги и путешествия (излюбленный также Данте и Гоголем - вслед за св. Иоанном Лествичником) у Толкиена означает и саму жизнь, и судьбу, и путь к Богу - в противовес самозамкнутому греху, змее, кусающей собственный хвост (то есть Кольцу). Колин Дюрье говорит, что дорога у Толкиена - это "вызов духу нашего времени, который говорит, что осмысленных путешествий нет, потому что не существует самой дороги, а может, потому, что все дороги ведут к одному и тому же назначению". Ведущая философия современности - экзистенциализм (как впрочем, и позитивизм и иные лжеучения) - считает мiр безсмысленным и абсурдным, а всё происходящее в нём - дурным круговоротом. Но так мыслят, по Достоевскому, только подпольные люди, застывшие в своем грехе. Это безконечный Агасфер, Вечный Жид, это никак не желающий умирать Ветхий Адам...

 Другой такой архетипический символ - замедление времени в "благодатных землях" - присутствует в любой мифологии. Примечателен и образ реки: у Толкиена реки - преграды не только естественные, но и мистические, задерживающие тёмные силы. Некоторые читатели недоумевают, почему водная стихия у Толкиена окружена необычайным почетом. Ничего загадочного тут нет - достаточно почитать трактат Тертуллиана "О природных свойствах воды, чудесно действующих в таинстве Крещения". В частности, он пишет: "Ведь обычно гадюки, аспиды и даже василиски держатся сухих и безводных мест... Одна только влага - вещество всегда совершенное, приятное, простое, само по себе чистое - была достойна носить Бога (Быт.1:7)... Вода, управляя земной жизнью, приносит пользу и в небесной". Ведь Сам Господь имеет голос "как шум вод многих"!

 Особое место в произведениях Толкиена занимает образ дракона. С дракона началось его творчество в семь лет; этот образ встречается в стихотворении "Дракон прилетел" и рассказе "Фермер Джайлс из Хэма", в "Хоббите" и "Сильмариллионе". В глубокой древности дракон был для германцев реальным персонажем; в классическое средневековье он уже был аллегорией зла и дьявола (во многом благодаря Апокалипсису); а в переходный период между первым и вторым, во времена "Беовульфа", он был одновременно и живым персонажем, и символом. (Здесь мы не будем касаться вопроса о реальном существовании драконов; Библия утверждает, что они существовали; так же думал и Толкиен; современные православные палеонтологи отождествляют их с динозаврами.) В "Чудовищах и критиках" Толкиен пишет: "Именно потому, что главные враги в "Беовульфе" - нелюди, поэма куда величественнее и значительнее, чем обычные легенды о человеческих войнах. Она приобщает космосу и следует по пути общечеловеческих раздумий о предназначении человека и смысле всех усилий; она стоит среди повестей о малых войнах человеческих князей, но заметно возвышается над ними и простирается далеко за даты и границы исторических периодов, как бы важны они ни были сами по себе... Будто с воображаемой высоты смотрим мы на долину мiра сего, где стоит дом человека. Из окон дома льется свет - lihte sē leoma ofer landa fela [упал его луч на многие земли (др.-англ.). - М.М.] - и слышен звук музыки; но внешняя тьма и её враждебные исчадия всегда лежат в засаде, ожидая, пока померкнут факелы и замолкнет пение... Дракон - символ живой тьмы, окружающей человека в этом мiре... Драконы, настоящие драконы, играющие существенную роль как в построении сюжета, так и в идеологии произведения, встречаются в сказаниях крайне редко. Если не упоминать огромного и неопределенного Змея, Опоясывающего Мир, Мидгардсормра, несущего гибель великим богам и не имеющего никакого отношения к героям, остаются только дракон Вёльсунгов Фафнир и тот дракон, что погубил Беовульфа. Справедливо, что в "Беовульфе" фигурируют оба дракона - один участвует в действии, о другом упоминает менестрель... Автор "Беовульфа" ценил драконов, существ столь же редких, сколь и ужасных, очень высоко. Он любил их как поэт, а не как зоолог, и у него были на то серьёзные причины". Дракон у Толкиена - это воплощённая хитрость и ложь, он обладает даром своеобразного гипноза, если посмотрит в глаза человеку - таков и Смауг, и Глаурунг; в христианстве дракон - одно из имен дьявола, ибо он губит людей своим дыханием. В отличие от греков, для скандинавов чудовища - это не порождения богов, но их враги - и потому враги мiра, исчадия Хаоса; и в этом нордическое язычество предвосхищало христианство - такой вывод делает Толкиен.

 Но, пожалуй, едва ли не самый сильный из символов такого рода у Толкиена - это лес (не путать с Деревом - положительным символом Традиции у Толкиена). Лес - это один из немногих "архетипов", присущих сознанию и славян, и германцев. В раннем средневековье и Русь, и Северная Европа были сплошь покрыты лесами. Наших предков лес и манил своими ресурсами, и пугал зверями, дикими племенами и чудовищами. Для финно-угров лес был родиной; для славян это уже мiр Бабы-Яги - царицы мертвых; но особенно ярко выражен страх перед лесом у германцев. Для германского сознания всё, что находится за оградой его усадьбы (Митгарда, т.е. Средьземелья) - это Утгард, неогороженный мiр чудовищ (см. выше слова Толкиена об уютном доме из "Беовульфа" и внешней тьме); даже "Салическая правда" чётко отражает это противопоставление и священность ограды. Шпенглер писал, что, в отличие от античных кипарисов и пиний, в которых нет никакой загадки, северные бук, дуб и липа создают впечатление безтелесности, духовности. Мiровой ясень - ключевой символ скандинавской мифологии. Парящее чувство леса, по Шпенглеру, вызвало к жизни органную музыку; более того, "безконечный, уединенный, сумеречный лес так и остался тайной страстью всех западных архитектурных форм" - и, добавим, литературных форм тоже. В лесу для германца не действовали никакие рациональные законы - и всё это потрясающее великолепие древнего мифического сознания Толкиен блестяще отразил в своих книгах. Даже в шутливом рассказе "Мистер Блажь" рисунки леса - единственное, что способно вызвать ужас (см. Приложения). В "Балладе об Аотру и Итрун" говорится:
Пустив коня под сень древес,
лорд углубился в темный лес;
стучать копыта стали тише;
над головой подобьем крыши
сомкнулись ветви, без прорех -
и громче становился смех.
Клонилось солнце. Тишина
кругом стояла, как стена.
И лань исчезла в темной чаще.
Мрачны деревья и молчащи,
корявы корни, слепы очи
в лесу глухом в преддверьи ночи
.

 В "Хоббите" (глава "Пауки и мухи") образ жуткого леса - Утгарда - представлен Черной Пущей (Mirkwood). Слово Mirkwood известно по "Старшей Эдде"; в XIX веке его использовал У.Моррис; в "Хоббите" же описание Чернолесья - одно из самых сильных мест: этот лес не просто чёрен как дёготь, но сам и есть дёготь; сойти с тропы в нём значит заблудиться навеки.

Продолжение

 

Максим Медоваров

Новости
06.10.21 [16:00]
В Москве обсудят сетевые войны Запада
10.09.21 [18:00]
Московские евразийцы обсудят современный феминизм
25.08.21 [18:15]
ЕСМ-Москва обсудит экономику будущей империи
03.08.21 [14:09]
Состоялись I Фоминские чтения
21.07.21 [9:00]
Кавказ без русских: удар с Юга. Новая книга В.Коровина
16.06.21 [9:00]
ЕСМ-Москва приглашает к обсуждению идей Карла Шмитта
В Москве прошёл съезд ЕСМ 29.05.21 [17:30]
В Москве прошёл съезд ЕСМ
25.05.21 [22:16]
В парке Коломенское прошло собрание из цикла, посв...
05.05.21 [15:40]
ЕСМ-Москва организует дискуссию о синтезе идей Юнгера и Грамши
01.05.21 [1:05]
Начат конкурс статей для альманаха «Гегемония и Контргегемония»
Новости сети
Администратор 23.06.19 [14:53]
Шесть кругов к совершенству
Администратор 23.02.19 [11:10]
Онтология 40K
Администратор 04.01.17 [10:51]
Александр Ходаковский: диалог с евроукраинцем
Администратор 03.08.16 [10:48]
Дикие животные в домашних условиях
Администратор 20.07.16 [12:04]
Интернет и мозговые центры
Администратор 20.07.16 [11:50]
Дезинтеграция и дезинформация
Администратор 20.07.16 [11:40]
Конфликт и стратегия лидерства
Администратор 20.07.16 [11:32]
Анатомия Европейского выбора
Администратор 20.07.16 [11:12]
Мозговые центры и Национальная Идея. Мнение эксперта
Администратор 20.07.16 [11:04]
Policy Analysis в Казахстане

Сетевая ставка Евразийского Союза Молодёжи: Россия-3, г. Москва, 125375, Тверская улица, дом 7, подъезд 4, офис 605
Телефон: +7(495) 926-68-11
e-mail:

design:    «Aqualung»
creation:  «aae.GFNS.net»