В серии ЖЗЛ вышла биография Николая (а, если правильно — Николы) Клюева. Ея автор — Сергей Куняев, литературовед, ранее, вместе с отцом, поэтом Станиславом Куняевым, выпустивший такую же фундаментальную биографию Сергея Есенина, а также — самостоятельно — избранное Пимена Карпова.
Клюевым Сергей Куняев, профессиональный исследователь "новокрестьянских поэтов" занимается давно. И вот перед нами — объективный, не скрывающий неразрешимых противоречий не только жизни поэта, но и всей русской истории, начиная с семнадцатого века, труд.
Никола Алексеевич Клюев (1884 — 1937), — выходец из древнего северного старообрядческого рода. Мать поэта, Парасковия Димитриевна, по семейному преданию, принадлежавшая к роду протопопа Аввакума, плачея, молитвенница и сказочница, с детства передавала сыну сокровенные предания Русского Севера, в которых на равных живы Евангелие и память о праведической Белой Индии, Иеросалим и Гиперборея. Когда-то Татьяна Глушкова в сердцах писала, что "Бог Русской поэзии, похоже, не носит имени Иисуса Христа". После расстрела Дома Советов в 1993 году она переменила суждения. Но… Клюев, возможно, в Русской поэзии действительно единственный подлинный христианин. В том смысле, что у него "Христос посреде нас", как принято произносить в древнем русском чине при подходе к поклонной иконе. Правда, у Клюева, как неожиданно и у Блока, Он носит русское имя Исус. Это возвращает нас к "спору о Пилатовом титле" — "Исус Христос Царь Славы", а не только "Иисус, Царь Июдейский". Быть может, в этом смысле нужно понимать и Глушкову.
Христианство Клюева — трудное. Парасковия Димитриевна отправила юношу на послушание в Анзерский Елеазаров монастырь, подчиненный Синоду, но сохранявшем древний чин. Однако Никола не выдержал послушания, ведь иноческая жизнь — почти солдатская, и вот он оказываетсяся в среде скопцов, стремившихся исполнить Евангелие буквально. Его прямо готовят к "принятию печати", но он, узнав, в чем сие состоит, бежит. Позже он оказался на Кавказе, где столкнулся с суфиями, и его вера углубилась и исказилась одновременно. Там он будто бы "обрел чин Адамов", после чего женщины (кроме матери) уже не существовали для него. В русской литературе об этих вещах умел говорить разве что Василий Розанов, чья книга "Люди лунного света", как показывает Куняев, была с Клюевым всю жизнь. При этом сам он разделял "адамово" — "ангельское" — от "содомского" петербургского, упоминая — справедливо или нет, не важно — поэтов Георгия Иванова и Георгия Адамовича. Сергей Куняев говорит об этом сдержанно и как бы вынужденно, но, увы, без этого мы не поймем ничего.
Но есть более важное. Порой автор, как бы следуя за героем, как бы отождествляется с "народной стихией", основываясь на версии о "старообрядческой мести Романовым". Однако не будем забывать — сама эта версия была раздута в диссидентских околоцерковных кругах. В отличии от синодалов, старообрядцы Царя не свергали. Но все же Куняев видит: Ленин у Клюева — скорее "анти-Ленин", тот, кто "мерещится". И это самое "мерещится" описано Куняевым выразительно.
Несколько раз биография поднимается до высокой прозы. Так, описывая смерть — убийство? — Сергея Есенина в ленинградском "Англетере", автор рассказывает о приходе Клюева в гостиницу "за Сережей, спасти его", и слышит окрики "героев" богемы (они же и сотрудники ЧК): "Кутя пришел! Кутя пришел!". "Уходи, дед, нет его. — Орут они над кроватью, где под одеялом — уже, возможно, мертвый, Есенин. (они еще успеют его повесить) — Баба его увела ". Именно это самое страшное для Клюева. "Баба" — это Смерть, она же Великая Блудница. Ведь "Светлая мама" — и Богородица, и Парасковия Димитриевна — для Клюева — вечная антитеза FemmeEcarlate "нового мира"…
Уже в конце жизни Клюев писал строки о Царе-Мученике, сохраненные художником Анатолием Яр-Кравченко, и, одновременно — эпическую поэму "Кремль" — гимн сталинскому "национал-большевизму". Это соединение — уже не "мерцание", но бросок в грядущее. Возможно, вопреки себе, "ушедшему от крайностей староверия в неприятие всей действительности". Ведь в "Погорельщине" едва ли не главное — "нетовщинские", "спасовские" мотивы "ухода на небо". Клюев "сочетавает несочетаваемое".
Сергей Куняев на основе изучения архивов окончательно выясняет также и "церковную принадлежность" поэта. Долгие годы он был прихожанином Никольского единоверческого храма в Петрограде-Ленинграде, того самого, где старостой был академик А.А.Ухтомский. Клюев писал "кто за что, а я за двоеперстие", и, в то же время, был взыскующим единения в Духе", стремился "соединить эпохи и миры".
И еще одно: материалы последних допросов поэта, приводимые Сергеем Куняевым, свидетельствуют: перед смертью он называл себя "убежденным монархистом".
